Мое частное бессмертие
Шрифт:
Лебедев-2: Прекрати!.. Это аморально!..
(Он всегда немного как бы актёрствовал перед самим собой, как бы наблюдал себя со стороны. Отсюда и такие, на два голоса, переговоры).
Крепился с полчаса.
Но, когда застучали по мосту с клёпаными перилами и далеко внизу, в белом мешке пустоты, в мельтешащих просветах между сваями, показался апатичный, совсем не широкий Днестр в частых ключах не захваченной льдом чёрной воды, – там Лебедев подумал об
Лебедев-1: А кстати – что там за известие?.. Отец? Озеро?.. Нет, ну какое озеро в январе?!. Показалось!.. И спросить некого – все только ахали да охали, да валерьянку подносили!.. Но – пардон! – что я её мужу скажу?!.
Ха! Веский довод.
Лебедев-1: В самом деле? Муж спросит – что я отвечу?!. И потом я ведь намерен бороться за неё! Уводить от мужа!..
И открыл конверт.
В конверте.
«Лёва, с папой беда! – выводила она тем же серым, не подходившим к её притягательной яркой внешности почерком. – Но ты спокойно, Лёв, смотри по обстоятельствам. Hадя».
Хм, негусто!
Папу он знал.
Не лично, разумеется.
Просто папу вся республика знала. Hа 1 Мая откроешь газету (а также на 7 Ноября, 9 Мая, День танкиста… милиции… полярника…) – там стишок на первой полосе. Что-то глупое и правоверное, трескучее, как барабанный бой. Рифмы: «Новая заря – юбилей Октября», в таком духе… И подпись – «Пётр Ильин».
Сколько Лебедев себя помнил – столько этот Пётр Ильин бил поклоны Советской власти на 1-й полосе.
А где-то с месяц тому назад – ехали с ней в троллейбусе по Ленина, и вдруг она тянет шею в окно: «Ой, смотри, папа!..
Ой, и мама тоже!..» И за локоть сжала (чтобы сразу отпустить).
Присмотрелся: народ во все стороны снуёт – мимо Главпочтамта, «Военной книги»…
Кто именно её папа-мама?
Кажется, вон тот высокий в шубе, с величественной, будто жердь проглотил, походкой.
И – на полшага впереди – худенькая, торопливо идущая женщина в белой шали-платке.
Ещё посмеялся: смотри-ка, убегает от него!
«Ничего не убегает! – вспыхнула в ответ. – И… и… не твоё дело, понял?!»
Что это с ней? А, не важно.
Важно, что и для мужа почерк у неё никакой. И что просто «Надя», а не «Целую. Hадя»…
Через 2 часа.
Прибыли.
Портал Одессы наплыл.
«ОДЕССА – ГОРОД-ГЕРОЙ» – по крыше вокзала.
1971, раннее утро 14 февраля, Одесса.
Зима тут дрянь, каша континентальная.
Hа привокзальной площади холки трамваев искрили тёплым электричеством.
Но трамвай – это блицкриг. 5–6
А Лебедеву не хотелось комкать.
Нырнул в подземный переход.
Рефлекс новизны, перемены, молодой бодрости управлял им.
«Давай разбираться!» – сказал себе (Лебедев-1). И легко, с настроением, припустил по переходу.
Лебедев-2: Согласись, авантюрой пахнет…
Лебедев-1: Зато окрылён!..
Лебедев-2: Все наверняка всё поняли – ещё там, в учительской!..
Лебедев-1: Да ну их! Я сплетен не боюсь!..
В центре города побросано было по тротуару много чёрного льда, камнями и тёсами, с налипшей травой и мусором. По бесснежной погоде угрюмые эти торосы сходили за городской инвентарь – сродни угловым фонарям и газетным киоскам.
Лебедев-2: Сплетни – это полбеды! Но у неё муж и сын! И положение в коллективе – завуч как-никак. Докажи, что у тебя не баловство!..
Лебедев-1: Огороды, Ботанический сад… тебе мало?.. Дождь, свитер через голову… – недостаточно тебе?..
Центр был двухэтажный, с траншеями подвальных квартир. Ставни и занавески в них почему-то все были отведены. И от исподнего выворота жизни, сочившегося из подвальных окошек, Лебедеву сладко кололо в сердце. С тротуара дано было разобрать неподдельную обстановку комнат, и Лебедев то брезгливо отводил глаза, то взорчиво щурился, проникая сквозь световой лиман в тёплые топи жилого.
Он понял, что влюблён, влюблён вразнос – по тому, как ему стало больно от этих видений, столь прямо говоривших о физической стороне жизни, о Наде и её муже, а не о нём и Наде.
«Ладно, посмотрим! – ответил себе. – Будет жизнь, а с ней и какие-то шаги, поступки!.. Главное – не продуть время. Тебе 32! Пора жить набело!..»
И вдруг он бесстыдно представил себя и Надю в такой вот жарко натопленной подвальной комнате в утренний и бездельный час зимы. Мебель и ворс обоев на стене – и те увиделись ему.
И – мысленно – он прикоснулся к ней…
Уловила ли она на расстоянии его поцелуй?
Да!
Не могла не уловить!
Все последние недели, месяцы (а именно с 14 ноября, с того самого похода 8-х и 9-х классов в Ботанический сад на огороды) ему казалось, что он обрёл над ней власть, внушил ей чувство если и не любви, то… тайного сообщничества.
Он сумел внушить ей ту волнующую непростоту, в которой если и не любовь, то преддверие любви, и теперь она относится к нему зеркально-непросто, он небезразличен ей.