Мое частное бессмертие
Шрифт:
– Нравлюсь ему? – возразила я ей. – Тогда почему он не трудоустроит меня в больницу?..
– Ага! Идея! – воскликнула Белка. – А ты с ним говорила?..
И подняла свои недовольные, свои капризные брови.
– Ещё чего! – вспыхнула я. – Из-за такой ерунды!..
Хорошенькая «ерунда»!
Трудоустройство в больницу уносило все мои мысли. Приехав из Кишинёва, я на другое утро подала бумагу в попечительский совет, но про меня забыли. Несмотря на diploma ku disctinctie.
Но тут мы поравнялись с грошн-библиотекой
Изабелла Броди ответно просияла.
Он спросил о Владимире Жаботинском, и я не стала отмалчиваться. Чтоб не разделять непростоту, идущую от него.
Я стала рассказывать, что, когда дрол-фирер «Яссы – Кишинёв» остановился у перрона, то объявили, что Владимир Жаботинский спит, но следом – ах! – мы увидели его в открытом окне 3-го вагона. Что тут стало! «Трудовики» засвистали «Бу-уз!.. бу-у-уз!» («позор!» – ивр.), но бейтаристы не дремали. Встав цепью у вагона, они выставили локти со сжатыми кулаками над головой. Я думала, будет драка. Но вмешалась третья сила: «Gidan keratc ve afara la Palestina!.. Gidan keratc ve afara la Palestina!..» – закричали в головном вагоне («Евреи, убирайтесь в Палестину!» – рум.). – Sa traiasca Octavian Goga!» («Да здравствует Октавиан Гога!» – рум.). Там фашисты ехали…
Я трещала так, что забила Белку.
Иосиф Стайнбарг слушал меня не перебивая.
Но он слушал как-то очень странно. Как будто у меня мыльные цветные пузыри изо рта идут…
Мы исчерпали тему Владимира Жаботинского.
Hаступило молчание, и… Белка в самых простых словах попросила Иосифа С. устроить её на работу.
Неслыханно, что об устройстве на работу говорили с такой простотой.
Моя мама плачет с утра до вечера о том, что я не устроюсь на работу. Она уверена, что папины неудачи в делах перекинутся на меня.
Спустя 2 недели. Поэтому я утаила от мамы, что – со вчерашнего дня – Изабелла
Броди…рентген-лаборантвуезднойбольнице. БлагодаряИосифуС.!
Хотя в училище у неё были самые средние отметки. Просто отвратительные отметки рядом с моими.
Я ушла в лес и плакала.
Мама считает, что если я не устроюсь на работу, то и замуж не выйду.
Испугала! Буду одна!
И Иосиф С. мне не нравится нисколько. Вертлявый, старый.
И этот нос с кружочками наружу – фу!
…Мама уже поговаривает о том, чтоб научить меня шить на пару с ней: рейтузы, нижние юбки… Раз не выходит с медициной.
Не бывать сему!
Не буду хвастать, но professor Kosoi, читавший нам анатомию и малую хирургию в Кишинёве, сказал мне по окончании курса: «Пусть этот разговор останется entre nous, но, Mademoiselle Chantal, с Вашей стороны будет ошибкой: застрять на фельдшерском уровне!.. Да-да!.. Это будет непростительной ошибкой – с Вашей стороны!»
Вот
Всякую ночь я вспоминаю их.
Всякий тёмный вечер на сходе в сон…
И неизменно переношусь туда, где улицы так длинны, что загородняя даль – Яловены… Мунчешты… – поливает им на руки из своего наклонённого кувшина…
О, Кишинёв волшебный!
Его фонтаны, его штормящие парки!..
Его Арка Победы с колокольным циферблатом… зверинец братьев Tonzi со львами и тиграми… тревожные оперы Пушкина на летних сценах… армяне с улицы Армянской…
И вправду, кого тут можно встретить, в нашем захолустье? Только деревенских молдаван в торговые дни или подгулявших русских в зимние праздники?!
Вот так и умрёшь – не увидав армян, не узнав об их существовании!.. И я не говорю о греках и одесситах!..
Эх, если бы не мамино больное сердце (и подозрение на наследственный диабет) и если б не папин больной пузырь… – только бы видели меня тут!
Только бы и видели.
9
Chantal. Мнимая простуда Иосифа С.
Но этот Иосиф Стайнбарг…
Точно фруктовая пыльца, разносится он повсюду.
Hапример, сегодня… возле клумбы примэрии (городское управление – рум.).
– Я болен, у меня температура, – объявил он, – не могли бы Вы прийти поставить мне банки?..
Ноябрь 1935, Оргеев.
«Изабеллу Броди попросите! – подумала я. – Пускай эта выскочка ставит вам банки!»
С трудом я слёзы переборола.
Но… мама быстренько вымыла наши банки и упаковала в сумке. Пришлось мне идти.
…Иосиф Стайнбарг снимал особняк у m-me Резник.
Большеглазый, со сладкой улыбкой на лице подросток-денщик встречал меня на пороге.
И коротконогий, с тёмным лицом, бранештский молдаванин вощил полы тряпкой с жиром.
В одних байковых шароварах Стайнбарг улёгся на диван возле пианино.
Все позвонки на спине выступили.
Я запалила фитиль и… а-а-а!.. а накрыть шею полотенцем?!.
Упустила, идиотка!..
А-а-а!..
Застыла с пламенем на весу.
Пианино скалится по-лошадиному.
Услыхав мой вопль, подросток-денщик явился. Перехватил огонь.
Дальше – хуже.
1-я банка… 2-я банка… 3-я банка… 1-я банка отваливается… 1-я банка… 2-я банка отваливается… 2-я банка… 3-я банка отваливается… Банки не прилипают! Почему?..
Краем глаза я видела, что, постелив коврики на полы, молдаванин готовится уйти.
И подросток-денщик удалился по своим делам.
Тогда я с диким звоном сбросила все банки в сумку.
Унеслась, не попрощавшись.
45 минут спустя.
Посыльный от Иосифа Стайнбарга доставил мне конверт на дом.
Мама открыла и ахнула.
50 леев!
50!!! (Красная цена – 15.)
«Эх, если бы ему каждую неделю ставить банки!» – только и выдохнула она.