Мое частное бессмертие
Шрифт:
Как если бы слово «дыня» означало «арбуз».
– Ну… давай думать, – обратился дядя Шура к Наде, – что там Фогл Брежневу объяснит… про Лёвку!..
– Спасибо! – только и повторила Надя.
– Да что вы! – удивился Фогл. – Ведь когда я был совсем молодой человек, то Иосиф Стайнбарг принял меня на работу!.. Я должен вам!..
Он был загорелый, пожилой. С бараньими глазами навыкате. Само телосложение – какое-то полунеприличное, конское.
– Объясняй тогда, – велел дядя Шура, – чтоб понятно было!..
Иосиф… Штейнбарг… это отец… Лёвки…
Почему-то
– Ага, отец Лёвки! – повторила Надя.
И посмотрела на гостя.
Как будто ждала чего-то.
Как будто его очередь была – произнести «отец Лёвки».
Но он только поморгал часто.
Будто паузу выстаивал. Или в карточной игре ход пропускал.
– А вот в Chantal, маму Лёвки, – сказал он отморгавшись, – весь Оргеев был влюблён! Но увы… она одного мужа своего любила!..
– Это про мою… – пояснил дядя Шура, – сестру!.. Ладно, где бумаги? (по всему было видно, что словоохотливость Фогла не по нраву ему). Из прокуратуры бумаги неси!..
– Несу! – с черпаком в дрожащих руках Надя стала разливать суп в тарелки на тесном столе.
Всё-таки слёзы текли и текли у неё из глаз.
Выходило смешно и по-идиотски: слёзы над кастрюлей с супом.
Тогда она заговорила (чтобы полной дурой не казаться!) во все припасённые слова.
– Дядь Шур, вы меня простите, – заболтала черпаком в кастрюле, – но Лёвушку всегда ранило, почему вы про семью его скрываете! Не делитесь совсем!..
– Получил? – перебил дядя Шура (и на Фогла посмотрел). – Болтун находка для врага!..
И кивнул на Надю.
– Я не враг! – воскликнула она. – Какой же я враг?!. – и даже кулаком потрясла. – Но мне за Лёву больно! Он же сирота вечный! Не верит никому! Ни в коммунизм, ни в доброту человеческую! Он бы торговать не пошёл, если б верил! Почему Вы всё скрывали от него?..
– Значит, было что скрывать! – дядя Шура отодвинул тарелку.
Прямота его ответа сбила Надю.
– Стойте!.. – бросила черпак. – Не уходите!..
Но – поздно.
– А отец твой не скрывал?! – загремев табуретками, дядя Шура поднялся из-за стола. Выбрал кусок хлеба из хлебницы. Закатал в салфетку. Спрятал в карман.
– На выход! – приказал Фоглу.
– Мой отец?.. – Надя перегородила ему дорогу. – Вы что!.. Моему папе нечего скрывать!..
Невысокий дядя Шура стоял перед ней так, точно сейчас таранить будет.
– Мой папа честный! – одной рукой Надя ухватилась за стол, другой за газовую плиту. – Он только попросил, чтоб я за Лёву замуж вышла! Зачем-то ему надо было, чтоб я за Лёву вышла в 18 лет!..
– Да уж, пора и правде выйти на свет! – вмешался вдруг паркетчик в гостиной. – Хотя бы и нелёгкой правде!..
И тогда сам паркетчик встал на пороге кухни.
– Это папа! – очнулась Надя.
– Ну что, Шурк, – с ходу заговорил папа, – с могилой для
Иосифа я вам помог?!. Шанталь отпустил на все четыре стороны?!.
Теперь ты мне помоги!..
– Вы знакомы? – ахнула Надя.
– С этим бандитом? – рассмеялся папа. – Ха!.. С детства!..
И вывел папку из-за
– Сможешь, – протянул Фоглу, – Брежневу отдай!.. А не сможешь – вывези, припрячь!.. Это про то, что Соня беременная была, когда из катакомб вышла!.. Уже беременная, понял?! Уже на третьем месяце!..
4. Рапорт-РНО-999°4 (пр-е 4).
Записано со слов Пешковой Н.
Ул. Роз, 37, кв. 29.
25.03.1970. 18 ч.
Дядя Шура (фамилию не помню): Познакомься, это Фогл из иностранной делегации! Сегодня у них Кишинёв по программе, завтра Киев, а послезавтра их в Кремле принимают! Правда, Фогл?!.
Фогл: Правда! Возможно, сам Леонид Ильич Брежнев примет нас! Я постараюсь поднять вопрос о вашем муже!
Hадежда Пешкова: Спасибо!
Фогл: Оставьте! Я в долгу перед вашей семьёй. Когда-то отец вашего мужа принял меня на работу! И жена его была добра ко мне!
Ильин (Шор) П.Ф. (выйдя из соседней комнаты): Здравствуйте!
Я слыхал, Вас примет глава нашей страны! 20 лет тому назад мне довелось работать под его началом! Передайте ему эту книгу.
Пусть он рассудит, нужна ли она советскому народу!
Вручает рукопись Фоглу.
6
Год спустя.
Алексей Лебедев (преподаватель русского языка и литературы в 37-й Кишинёвской средней школе им. Н.В. Гоголя).
Конверт был за 4 копейки. Почерк – мелкий, никакой.
«Ул. Карла Маркса, 12, кв. 2».
Даже странно, что этот почерк принадлежал Наде. Такой заметной, громкой. С такой пышной копной волос. Но ведь принадлежал, факт. Она и накатала их при Лебедеве – эти «Карла Маркса, 12…» – как только отдала трубку (телефон в учительской прибит к стене между шкафом и окном) и повернулась к коллективу – белее мела…
И как это здорово, что, окружённая всеми, кто там был, уже одурманенная валерьянкой, с бьющими об ободок чашки зубами, она выделила его в налетевшей толпе сочувствующих… —
«Поедешь? Надо моему мужу передать!»
Поеду? Спрашивает!!!
И вот – он в поезде. В полёте. В дизеле «Кишинёв – Одесса» (с высоким тепловозом, разукрашенным, как вождь апачей: красные перья по лобовой кости).
Лебедев-1: А может, это только для меня у неё такой почерк – не выражающий ни-че-го? Кто я ей? Никто. Ещё даже не целовались ни разу. То, что у Ваньки Усова на Новый год, не считается. Интересно, а какой почерк у неё для мужа? Умираю, хочу взглянуть!..