Мое имя в твоем безумии
Шрифт:
остановившись, как вкопанный, Юрий издал какой-то невнятный стон и понёсся к лестнице, поспешно взбегая наверх.
Девушка, почти переставшая различать звуки, всё же уловила громкий хлопок, означающий, что
мучитель оставил её.
Сознание снова уплывало, не в состоянии справиться с болью, пронзающей тело.
Очнулась Надя от очередного приступа боли - её тащили за волосы по полу. Она попыталась
вырваться, но Шевельков сильнее сжал кулак и поволок её по лестнице наверх.
В нос ударил запах
кухне, в которой они сейчас находились, сшибая табуретки.
– Я знаю, что делать, знаю, - бормотал он, переворачивая содержимое ящика стола.
– Нас никто не
разлучит, мы всегда будем вместе, мы умрём вместе.
Беликова находилась в той стадии сознания, когда окружающее слишком далеко, чтобы признать в
нём реальность. Она смотрела на всё со стороны, находясь где-то в другом месте.
Кожу на лице стянуло запёкшейся засохшей кровью, сломанный нос ныл так, что боль в рёбрах
отступала на второй план, но больше всего беспокоил позвоночник, явно повреждённый.
В поле зрения смутно промелькнула канистра, кажется, именно от неё невыносимо несло бензином, разъедая слизистую в почти потерявшем обоняние носу.
Именно сейчас вспомнились слова деда Аркадия, обречённо брошенные несколькими днями ранее:
«… Поймёшь когда-нибудь, дурёха, что жизнь-паскуда хуже горькой редьки осточертеть может, а в
петлю лезть страшно.»
Наверное, так. Закрыть глаза и погрузиться во тьму, чтобы не чувствовать боли, не чувствовать
ничего и обрести покой.
Бросив горящую спичку на залитый бензином пол, Шевельков подошёл к девушке и сел рядом с
ней, обхватив свою голову руками:
– Никому тебя не отдам, Надя, никому. Только моя!
– его слова долетали до неё обрывками.
– Надя, Надя, Надя… Что же ты со мной сделала? Что сделал я?
А пламя взметнулось по обитым картоном стенам, сжирая всё на своём пути и подступая всё ближе.
Едкий дым заполнял лёгкие, осаждаясь в них копотью и раскаляя.
Беликова с трудом разлепила глаза, перед которыми дёргалось оранжево-красное полотно пожара, и
снова закрыла их, погружаясь в утопическую дремоту.
– Надюха, беги! – отчаянный надрывный крик, ворвавшийся в угасающее сознание, даже не
шевельнул её.
Бежать? Куда? Зачем? Как? Тело не двигается, воздуха не хватает, и нет никакого желания жить.
Осточертело. Пусть всё закончится.
Кажется, за забитыми окнами кричат люди, пытаясь сломать двери, укреплённые тяжёлым засовом, но теперь всё это не имеет значения, как и недвижное тело её друга детства, задохнувшегося в дыму, распластанное рядом с ней на полу и пожираемое языками пламени.
Горячо и нечем дышать. Больно. Или уже нет? Когда придёт долгожданный покой?
Языки пламени лижут кожу, но она
Ничего не хочется.
Ничего нет.
***
Старое деревенское кладбище, сокрытое среди густых деревьев, почти не пропускающих свет, и
гуляющий над могилами холодный ветер, качающий ветви.
Молодой человек с осунувшимся лицом, когда-то привлекательным и свежим, стоял над земляным
холмиком, опираясь рукой на деревянный крест.
В его глазах не было ничего, кроме тоски и боли, не покидающей его уже год.
– Андрей? – робкий тихий голос заставил парня вздрогнуть и повернуться.
– Екатерина?
– Вы помните меня? – рыжеволосая девушка неуверенно улыбнулась, прислонившись боком к
железной оградке.
– Я больше ничего не забываю.
Он помнил всё: поздний звонок и сбивающийся голос какой-то девушки, назвавшейся подругой
Нади и сообщившей о её пропаже, помнил шумный вокзал и пассажиров в душном вагоне поезда, тесный автобус и пролетающие мимо крыши домов, суету в деревне и прочёсывание леса, обход
жителей и измученное лицо старика с опухшими от слёз глазами.
Он помнил животный страх, сковывающий его с каждой минутой безрезультатных поисков, и самое
страшное – пылающий дом на окраине деревни Сазоново, треск лопающегося шифера, крики людей, двух мужиков, удержавших его, когда он пытался ворваться в горящее здание, будто почуяв, что
Надя там.
Помнил, как долго ехала районная пожарка, а местные жители носились с вёдрами, безуспешно
сбивая пламя, поглотившее все его мечты и надежды и отобравшее жизнь у самого дорогого ему
человека и у него самого.
Он помнил два обезображенных огнём трупа, над одним из которых рыдал дед Аркадий, проклиная
себя и весь свет, помнил, как не решался подойти ближе, всё ещё надеясь, что это чудовищная
ошибка.
А потом были похороны. Закрытый гроб опустили в землю, и очнулся Андрей только тогда, когда
тяжёлые лопаты стали засыпать яму. Бросившись вперёд, он взвыл, расталкивая могильщиков, не
позволяя им зарыть его жизнь.
Именно Катя оттащила его в сторону, вцепившись руками в грязную помятую рубашку и не давая
двигаться.
Они стояли, обнявшись, и он не выдержал, тихо беззвучно заплакав на плече незнакомой девушки, глотающей свои слёзы и вздрагивающей.
А потом он дошёл до уже зарытой могилы, в которой покоился человек, отобравший у него самое
дорогое.
Присев на корточки возле земляного холмика, он тихо спросил: «За что?»
В нём не было ненависти, была лишь боль, поглотившая его, как огонь поглотил на его глазах
мрачный пугающий дом.
– Сегодня год, - Катя нервно теребила рыжую косу.