Мое королевство. Бастион
Шрифт:
— И что у тебя с этим баричем было? — спросил он.
Суок степенно, как взрослая, сложила руки на переднике:
— Любовь была.
Даль опустился на ближайший стул, стараясь не смеяться. А Олекса продолжала:
— Им же, пансионерам, тронуть барышень не дозволяется, а я никто, прислуга. Можно пихнуть, ущипнуть, лапать. А он меня нежно трогал… тут вот… и тут, — показала девочка, — защищал. Пообещал куклу огромную и жениться, когда вырастет. Он мне как брат был.
Хорош брат, подумал Даль гневно, трогать грудь и промежность. Надо собрать попечительский совет и уволить мону Мону
— Только он сгорел же, — сказала Суок печально. — Или нет?!
— Тебя же Олександрой звать. Почему тут не имя?
— Так они все думали, что Суок — имя. Меня ж на кухне только так и выкликали: Суок да Суок. Олександра — долго.
Она мимо Даля прошмыгнула к плащу и открыла кукле лицо, стала щупать волосы:
— Ой, ну как живая!
А Крапивин крутил в голове биографию Мартына, прикидывая, где и как тот мог проявиться.
Жил пацан сиротой при живом отце. Мать его пропала едва ли не сразу после родов, соседи на этот счет трепали разное, чуть ли не сбежала с гвардейцем. А мальчонка, едва подрос, управлялся и по хозяйству, и в мастерской, и от отца тикал, бывало, потому как тот мог с пьяных глаз и колодкой прибить. Еще бы мать не сбежала: старший Кривец и до свадьбы норову был лютого, и невеста нареченная то синяк платком прикрывала, то кровоподтеки замазывала. Подай сразу официальное прошение — давно бы избывал грехи на каторге, нарезая торф на болотах Ровены, или подальше еще, в Искоростене. Но дура молчала, а увещевания ходящего под карабеллой и соседей Кривцу были, как о стенку горох.
Еще хуже стало, когда с открытием двух новых обувных фабрик мастерская захирела. Вовсе зверь.
Получив от священника очередное назидание, Кривец-старший, бывало, смягчался, и десяти лет мальчонку в школу отдал, хотя твердил, мол, лоб большой, зачем ему учиться, вон с семи годов на фабриках робят, и ничего.
С того все и вышло. Мартынка до двенадцати лет в школу ходил и рассуждения хоть кривые, тяжелые писал, но учительница очень их хвалила. В гимназию пыталась пацаненка определить. «Не дура ли?»
И тут отец положил: хватит науки.
Видели, как она с батькой говорить пришла и — тоже пропала.
Искать ее туда-сюда, ученики, инспекция — нету.
А тут сапожник с пьяных глаз и упал в реку.
Так бы и похоронили тихо, а мальчика в приют, не сыщи внимательный полицейский рукопись у Мартына в сундучке, еще и с датой. Где смерть отца в мельчайших подробностях описана была, вплоть до того, как раки сапожнику лицо поели. А ведь тела пацан не видел. И число…
Тут все живо зашевелилось.
Мастерскую и дом тщательно обыскали и нашли в подполе и учительницу, и мумию якобы сбегшей жены с проломленным на виске черепом. Лавку на аукцион, а Мартына Кривца — в «Бастион» с полным пансионом. А он вон отомстил за предобрейшее. Надо парня в Шервудском бору искать или рядом. Иначе с чего бы кукле там объявиться? Там рядом Савелов, Мартыновы родные места.
Суок между тем куклу схватила, перевернула, увидела следы от ножа в спине:
— Нет! Не хочу такую!!
Пришлось девочку ловить, успокаивать, звать Зину и совать ей крупную ассигнацию.
Шепнул на ухо — щечка секретарши заалела:
— В Эйле возвращать девочку не
— Я могу ее пока к себе взять.
— Буду премного обязан.
Он пожал Суок руку:
— Спасибо. Ты нам очень помогла.
А следующим утром в департамент заявился барон Эрнарский. Принес запах леса и дегтя на сапогах. Хотя при этом был безупречно одет и тщательно выбрит.
Явился не один.
— У лесника скрывался, паскуда, — Павел толкнул в кабинет мужика с синими следами баронского гнева на физиономии. — Тихий, сидел на горище книжонку кропал. На рассвете на променад выбирался только. А жена этого… за отдельную плату ему еще и готовила.
— Да кто ж знал, господин барон! — осмелел при свидетеле лесник. — Да он тихонькой, мухи не обидит. Мордатенький такой розовощекий, осьмнадцати лет.
— Розовощекий твой на государыню покушался! — рявкнул Эрнарский. — За компанию на каторгу захотел?!
Ноги мужика подломились.
— Да кто ж знал?! — талдычил он, размазывая по щекам слезы и грязь.
Далю было разом смешно и противно.
— Зина-а!! — проорал он. — Подайте воды. И водки, что ли…
Пока Зина бегала, Павел положил на угол стола бумагу:
— Вот описание жильца, имя, фамилия, возраст, когда приехал, уехал, что поделывал. За все дни. Снято с дуралея за подписью нотариуса и двух понятых. А я уж сам его накажу, с сумой пойдет.
— Не губите! — проныл лесник. Прямо как в представлении о несчастной душе, что снискало всеобщее умиление и слезы барышень в Большом художественном театре. Может, и этот хмырь на галерке семечки лузгал?
— «С моих слов написано верно…» грамотный.
— У меня все грамотные, — узкоглазо зыркнул барон и пнул лесника: — Слышь, хвать соловьем разливаться! За проступки отвечать нужно.
А комиссар вчитался в свидетельство:
— Мартын… Калюжный. Он, Кривец. А что восемнадцати лет, а не четырнадцати — так Ариша вон замуж выскочить успела!
Крапивин связался с полицейскими и прессой — двумя опорами департамента безопасности и печати, отослал к ним лесника с бароном и копии документов, объявляя Кривца-Калюжного в розыск, а через час главный редактор «Вестей Эрлирангорда» уже сидел у Даля в кабинете, пыжась от гордости за хорошо проделанную работу.
— Не объявление — конфетка, — чмокнул скрещенные пальцы Яша Зимовецкий. — «Разыскивается такой-то (все приметы) за покушение на жизнь государыни, тайный сговор, черное ведовство, запрещенное создательство и мошенничество». А что? Ведь присвоил он себе восемнадцать лет вместо положенных четырнадцати. Вот, художник наш постарался, состарил парня, а так один в один, — Якуб положил на стол распечатанный плакат. — И награда, соответственно. За такую награду даже мои парни будут землю когтями драть, чтобы Кривца твоего выкопать. Не говоря о простом народе. Тут, главное, чтобы при поимке не убили невзначай, у нас создателей не слишком любят.