Мое королевство. Бастион

Ракитина Ника Дмитриевна

Милосердие наказуемо, подумал Даль. Не утонул, ранен, перехватим.

— Предупредите людей, что опасен, — отец Арсений хрипло откашлялся.

— Предупредим. А вы своему начальству дайте знать, пусть в храмах объявят, чтоб стереглись. Если зверь отведал крови — не остановится. Пафнутий Карлович, составьте список, что у мессира Когутова пропало. И действуйте!

Комиссар хлопнул себя по лбу. Залевич! В каземате перезрела, должно быть. Кликнул Зину:

— Залевич ко мне!

Мята ворвалась фурией, потирая запястья, с которых только-только сняли кандалы:

— По какому праву?! Как вы смеете?! Затыкать горло свободной прессе?

— Буйство девушке не к лицу, — ехидно протянул Даль. — Садитесь.

Мяте

садиться не хотелось, хотелось буйствовать, косы мотались, руки мельтешили.

Комиссар с трудом оберегал от нее предметы на столе, отодвигая подальше.

— Чаю?

— Обойдусь! Я жаловаться буду!

— Кому?

— Я в суд обращусь. И к общественности.

— Давайте ближе к делу, — насмешливо сверкнул глазами Даль.

— Извольте, — Мята внезапно успокоилась и без стеснения бухнулась в глубокое кресло. Мелькнули симпатичные коленки.

Девица обдернула юбку.

— По какому праву вы удерживаете у себя мону Воронцову? Я требую ее немедленного освобождения!

— Во-первых, Адашеву, — сказал комиссар скучно. — Или вас не посвятили в подробности ее брака?

Но Залевич не взять было голыми руками.

— Саша ее защищал! И это не может служить препятствием истинной любви!

— Только в романтических сказках ваших коллег, — ответил Крапивин ядовито. — А закон думает другое по этому поводу. В Метральезе полагается покаяние и монастырь. В Искоростене — неверную супругу волокут голой по улицам, а потом побивают камнями.

— Вы сперва докажите, что она неверна! — сверкнула глазами Мята. И Даль охотно шлепнул перед ней стопку газет, вышедших назавтра после прибытия Адашевой в Эрлирангорд.

Залевич перебирала их, и нижняя губа тряслась от гнева.

— Это все сфабриковано! От первого слова до последнего. Вы! — она обвиняюще ткнула в Даля пальцем. — Вы его сыграли!

— Чем чудовищнее ложь, тем охотнее в нее поверят, — ухмыльнулся Даль.

— Я… я это так не оставлю! Вся общественность узнает. Мы организуем пикеты, демонстрации. Мы дойдем до Круга! Далеко не все там одобряют ваши методы и вашей самозваной государыни! Мы подписи соберем…

— Вам лучше придержать язык, госпожа Залевич. А то…

— А то что? — перебила она дерзко, выбираясь из кресла и вытягиваясь в рост. — Измыслите клевету обо мне? Натравите цепных псов?! Вы, комиссар, вы обязаны защищать закон, а не эту… это извращение! Чудовище! Выдумку, посмевшую прикинуться настоящей! Жена Сана умерла, он был в отчаянье! Он любым способом хотел ее воскресить! И не знал, что порождает чудовище, от которого сам откачнется в страхе! Не знал, что она тоже поднимет руку на Создателей! Из голимой ревности станет отравлять жизнь ему и несчастной Арише. Унижать, преследовать… Веригами висеть у него на шее. А то бы ни за что и никогда не выдумал эту ошибку! Эту бессовестную бабу, посмевшую…

Рука Даля оказалась быстрее языка. Мята плюхнулась назад в кресло, держась за щеку рукой, глотая злые слезы.

— Это вам с рук не сойдет… — прохрипела она.

— Посмотрим, станет ли кто-то устраивать пикеты и собирать подписи ради вас.

Комиссар распахнул двери в приемную:

— Охрану сюда! Зина! Документы на взятие под стражу моны Залевич по статье об оскорблении государыни.

Он холодно смотрел, как попытавшейся рыпнуться Мяте заводят руки за спину, как надевают наручники и как выводят, пригибая к полу, пинками задавая направление. А потом долго мыл руки и рукомойника, тщательно вытирал вафельным полотенцем каждый палец, брызгался одеколоном, этими привычными действиями пытаясь привести себя в равновесие.

Вызвал служебное авто и отправился в Твиртове увидеться с Хранителем.

Феликс Сорэн был у себя в мастерской. «Звон старинных часов, как капельки времени»…

— Ошибка?

Чудовище? — Хранитель отложил масленку. Провел ногтем по шестеренке. — Можно подумать, Халецкий здесь единственный бог… Разумеется, с такими умонастроениями надо заканчивать. Если вам, Даль Олегович, не претит сыграть Сана еще раз… выставьте его перед лицом толпы не жертвой, а гадостью. Пьяный дебош, девки… Напрягите фантазию. У Создателей и так не лучшая репутация. Подберите кусочки из его напечатанных книг и инсценируйте оные доходчиво. Чтобы вызвать гнев. И чтобы это совпадение было заметно. А Мята? Что же… на войне как на войне. Терпите.

Даль фыркнул.

А вернувшись в кабинет комиссариата, плотно задумался. Из пяти подростков, якобы погибших с Саном в Бастионе, проявили себя пока трое. Но Крапивину удалось схватить только одну, Воронцову-Адашеву, и то с подачи канцлера Круга. Прочие двое помаячили и ушли. Значит он, Даль, был недостаточно проворен, проявил халатность и несоответствие занимаемой должности — тут комиссар фыркнул и вытер с губ слюну, — и если Арише тоже удастся уйти неким чудом или злобным промыслом недоброжелателей государыни, он, Даль, останется с пустыми руками. По коже даже мурашки пробежали. Не-ет, Аришу он не упустит. Задушит в себе остатки совести и поступит, как советует Хранитель. Но только в случае, если Ленцингер с Кривцом уйдут через мережу, а остальные два подростка не проявятся.

Может он, Даль, погорячился? Может, Залевич была бы полезнее на свободе? Ну, это как раз исправить не поздно. Пусть остудится. Пусть подельники засуетятся и ошибок наделают. А после можно и отпустить под залог до суда. Когда выяснится, куда вострит лыжи Ариша со свежеобретенным хахалем.

— Двое-двое… — комиссар достал из сейфа две тощие папочки и раскрыл верхнюю. На него исподлобья пялился светлыми глазищами с раскрашенной фотографии вьюнош двенадцати годов. Белокурый, по-девичьи прекрасный, с загнутыми светлыми ресницами — девушке под стать. — Так вот ты какой, Вырезуб Эдуард Львович… Вот маменька его, Зои Петровна, — он вытащил следующую фотографию. На плотном картоне с вырезными зубчиками стояла в рост, опираясь на кресло, женщина в широком черном платье с обручами, со строгим воротником под горло и с почти неприметной грудью. Прическа тоже была строгая, волосы гладко зачесаны и собраны в дулю на темени, не торчит ни единой кучеряшки. Лицо тяжелое, с волевой челюстью. Нос широкий, глазки почти скрыты тяжелыми веками. И выражение лица неприятное, упертое какое-то.

Странно, — подумал комиссар, — как Зои, так непременно дура. Ну не то чтобы вовсе и не в житейском смысле. Интересно, что такого углядел в ней Вырезуб Лев Сергеич, чтобы повести под венец? Эдя внешностью пошел в отца.

Даль читал дальше. Сыскари постарались, дело семьи Вырезуб читалось, как роман.

Несмотря на некоторую субтильность, Лев Сергеич был боевым офицером, участвовал в первом и втором искоростеньских походах, был ранен, определен к лечению в столице и там обнаружил в мужеподобной Зои надежный столп, а потом и вовсе женился, поскольку мамзель оказалась беременна. Надо сказать, горбатилась Зои Петровна за троих: сестрой милосердия в госпитале перевязки делала и ночные вазы выносила, смотрела за анатомическим театром, а по праздным дням по лаборатории уродцев водила экскурсантов и находящийся при ней виварий чистила. Двужильная тетка. По случаю победы в кампании слажен был при госпитале бал, а Зои за безупречную службу премировали билетом на оный. Вальсируя (тут Даль хмыкнул), наступил прима-капитан на подол ея платья, коий по неловкости оборвал. Узрел бедро в фильдеперсовом чулке, прикрыл даму собой от злополучных глаз, и завершили они бал в кладовой, где сестры милосердия могли рядом с ведрами и швабрами на кушетке передремать.