Мое королевство. Бастион
Шрифт:
Разворотив хлипкие мебеля, любовники продолжали предаваться внезапно полыхнувшей страсти на полу, от чего и проистек плод в лице нежнейшего Эдички.
— Литераторы! — воскликнув, Даль оттолкнул папочку и приказал себе чаю.
Повествование скакало бодрым зайцем. Незнамо, как уж там с любовью до гроба, но понеся и обнаружив сию оказию, Зои понудила прима-капитана вступить с ней в законный брак, как порядочному человеку и дворянину положено. Проживя в любви и согласии три года, Лев Сергеич откинулся от нервной горячки, оставив супругу с малолетним сыном, казенными квартирами на Патриарших мельницах и недурным пансионом. Квартиры по закону изъяли, но генерал от кавалерии Сорен, к чьему полку покойный прима-капитан был приписан,
Отгоревав положенное и сняв траур, вдова пристроилась к кордебалету и гастролировала в провинции, ребенка доверив нянюшке. Пышные бедра свои, ставшие причиной рождения наследника, вполне законно демонстрировала, выкликаема была на сцену и даже раз имела бенефис, но счастия личного вновь не обрела и возвратилась в Королев, когда пришел срок Эдичку в гимназию отдавать.
С нянькой воспитание и образование юный Вырезуб получил весьма хаотическое. Зато мочился в постель и плакал, поскольку деревенская бабища стращала сопливого мальчонку сказками о ходячих мертвецах и вурдалаках, чтобы, наскоро уложив докуку и оставив трястись под одеялом, попивать на ночь чай с баранками и берсеневым вареньем.
Зои Петровна няньку рассчитала и принялась воспитывать сыночка по-своему: холодными обливаниями по методе доктора Жарко, психическим анализом, а еще вскрытием лягушек, от чего мальчишечка натурально взвыл. Однако же поступил в гимназию на казенный кошт и на крепкие тройки учился.
Иного маменька бы не стерпела. Она все надеялась, что Эдичка пойдет по естественной части или хотя бы в офицеры, однако же он, сублимировав, нянькины байки записывать стал и даже в гимназическом журнале пропечатал под псевдонимом Анна Пропасть. С той Анны да девичьей внешности Эдичке беда и пришла. Народ в Королевской гимназии был грубый, прямо сказать, так себе народец. Кто с вьюноши смеялся, кто за кудри союзные дергал, кто записульки кидал, признаваясь бедняге в любви — иногда даже виршами. Совсем заклевали мальчонку.
Но насмешки он бы как-нибудь пережил, мало ли над кем в детстве не издеваются. Однако же дошло до того, что Эдичку гимназические на слабо заманили на кладбище и там заперли в родовом склепе князей Любереченских, что вовсе уж ни в какие ворота не лезло. Прокричали в окошечко, что раз уж однокашник такой храбрый, про покойничков пишет — то пущай и поручкается с этим покойничками. И в склепе мальца оставили.
Далее в подробностях было расписано, как Эдуард Львович кричал, звал на помощь — чем вусмерть перепугал кладбищенского сторожа. А не докричавшись, попытался влезть на гробы, чтобы из окошка выскользнуть. Но только ссадил ладони на трухлявом дереве и штаны порвал, а до окошка подтянуться так и не сумел. Больше орать и по гробам карабкаться Эдичка не стал, а, проявив силу духа поистине редкостную, достал из гимназического ранца свечной огарок, перо, чернильницу-непроливайку и тетрадь в синей коленкоровой обложке и принялся строчить на коленках новый рассказ. Тут все и началось.
Дочитав до этого, Даль откинулся на жесткую спинку стула так, что тот встал на задние ножки, и с силой протер уставшие глаза. Писарский почерк был ровный, но до того уж бисерный, что в пору пенсне одевать или просить Зину перепечатать все на машинке. Комиссар перебрал странички в поисках финала истории, но, боясь пропустить что-либо важное, вернулся к месту, на котором остановился.
…Чувствуя, что зашли слишком уж далеко, выпустили мальчишки поутру Эдичку из склепа, целого и невредимого, даже не чихнул. Маменьке он отговорился, что у друга болящего ночевал, потому и порот не был. А вечером взялся ознакомить Зои Петровну и служанку со свежим своим творением. Служанка, баба деревенская, в страхе и восхищении
Первым пострадал от вызванных творческим гением ходячих мертвецов отличившийся глухотой к Эдичкиным страданиям кладбищенский сторож. Поутру второго дня от ночевки писателя в склепе, когда служанка Вырезубов в лицах повествовала соседкам, как складно их барич врет, ровно в настоящих книжках — аж сердце заходится, сторож обмывал душевные раны чистым спиртом в морге при земской больнице Королева. Рассказывая, как всю ночь под ним топтались, булькали, скреблись и грызли дерево сторожки мертвяки, пока сам он отсиживался на чердаке, втянув наверх приставную лестницу. Видя, что сторож явился в морг тверезый, как стеклышко, приятель готов был ему поверить, однако потребовал предоставить доказательства. И долго тогда они рассматривали царапины от когтей в земляном полу и следы свирепых зубов на косяках двери — точно от оборотней. Хотя и наука, и вера в один голос твердят, что оборотней не бывает.
— Вот, как тебя, их видел, — стучал сторож кулаком в грудь. — Позавчера кричал тоненько кто-то и собаки лаяли, а сегодня — выкопались. И священный огонь не упас. Ох, чую, быть беде. Быть беде, а тебя не тревожили?
Смотритель морга поклялся и побожился, что уж в его-то заведении покойнички милые, как младенчики. А если и забалует который, то смотритель ему даст с кулака. И потом оба долго рассуждали, как сторожу от бодрых трупов ухорониться. Порешили, что надо рассыпать вокруг сторожки золы или маку. Дотошные вурдалаки станут их считать по зернышку да до третьих петухов и промаются, а там уж из могил выходить не моги.
Сторож же ответил, что к золе он добавит смоченный керосином шнур вокруг дома да жаканами на медведя двустволку зарядит. Это будет надежнее. На чем приятели и расстались. А не позднее полуночи припоздавшие гуляки слышали выстрелы и видели над кладбищем полыхание огня. Керосин помог. Так избушка полыхнула, что версты за три было видать. Сторож сиганул с чердака и спасся. А оживленные покойники двинулись на Королев. И из морга, покудова смотритель почивал пьяным сном, полезли тоже. Не считали они ни золу, ни маргаритки, на зарю и петушиный крик не оглядывались. Собачонку могли прибить, исходившую воем — потому как любили тишину.
Кому столбы ворот погрызли, кому дверь в курятник подкопали. Поутру жители, разобрав баррикады на дверях, голосили над подушенной живностью. А кто и над покойником — с перекушенным горлом или отгрызенными конечностями.
Начальник полиции послал в Эрлирангорд за подкреплением. А кое-кто вспомнил болтовню Вырезубовой служанки и сложил два и два. И быть бы Эдичке сожженным или проткнутым колом — не случись в Королеве в тот день уездного комиссара безопасности и печати. Он согласие Зои получил и в Бастион мальчишку увез. С тех пор Эдуард Львович на родной порог не вступал даже в каникулы, Зои в покойников ходячих поверила не больше, чем в литературный талант сына, от наглядных доказательств отмахнувшись, как от несущественных.
После бегства Эдички из Бастиона дом Вырезубов проверили, там все оказалось чисто. Да и Зои Петровна в силу патриотизма сама бы мальца властям передала.
Пробовал Крапивин вычислить местонахождение Эдички по ожившим мертвецам и привидениям — жанру мистики и ужаса оставался Вырезуб-младший верен. Сыскался в Меделянной слободе на югах столицы девичий призрак. Однако же после дознания сделалось ясно, что вызвал его не Эдичка, а студент и пиит Николя Цвердловецкий. Худой, прямо сказать, поэтишко, но, в романтичных чувствах к некоей барышне пребывая, строку звонкую нашел. Вот и бегала по кленовым золотым аллеям между могилами девица с распущенными волосами, спрашивая встречных-поперечных мужчин, не он ли ее разлюбезный. А через тело ее просвечивали оградки и фонари.