Могикане Парижа
Шрифт:
II. Другой уходит
Через четверть часа Камилл вошел во флигель, держа в руках наполовину исписанный лист бумаги.
– Уже готово? – спросил удивленный Коломбо.
– Нет, – отвечал Камилл. – Я только что начал.
Коломбо посмотрел на него с видом допрашиваю щего судьи.
– О, не спеши обвинять меня! – сказал Камилл. – При первых же строках твои возражения относительно согласия отца пришли мне на ум, и они показались мне более вероятными, чем казались
– Какое же?
– Поехать самому просить согласия отца.
Бретонец устремил свой ясный взгляд на Камилла.
Он выдержал взгляд своего друга, не опустив глаз.
– Ты прав, Камилл, – сказал Коломбо, – и то, что ты предполагаешь, достойно честного человека – или бессовестного бандита.
– Я надеюсь, что ты во мне не сомневаешься? – спросил Камилл.
– Нет, – отвечал Коломбо.
– Ты понимаешь, – продолжал Камилл, – что после восьми дней словесных настояний, я добьюсь от моего отца больше, чем после трех месяцев письменных неотступных просьб.
– Я думаю так же, как и ты.
– Три недели доехать туда, три недели на возвратный путь, две недели на убеждение отца. Следователь но, это будет делом двух месяцев.
– Ты сделался олицетворением логики и благоразумия, Камилл!
– Благоразумие приходит с годами, мой старый Коломбо… К несчастию…
– Что такое?
– О, это неисполнимый план…
– Что такое?
– Я не могу взять с собою Кармелиту.
– Конечно.
– С другой стороны, я не могу оставить ее здесь.
Коломбо нахмурил брови.
– Ты думаешь, что я позволю кому-нибудь оскорбить Кармелиту? – спросил он.
– Ты согласен, значит, быть около нее?
Коломбо улыбнулся.
– Право, я думал, что ты меня лучше знаешь, – сказал он.
– Ты будешь жить под одной крышей с нею?
– Без сомнения.
– Коломбо! – вскричал Камилл, – если ты сделаешь это, всей моей жизни будет недостаточно, чтобы вознаградить тебя за это доказательство дружбы!
– Неблагодарный, – пробормотал Коломбо. – Разве я не жил один с Кармелитою три месяца, прежде чем она познакомилась с тобою?
– Да, но это было прежде, чем она познакомилась со мною, как ты говоришь…
– Ты хочешь намекнуть на мою прежнюю любовь к Кармелите?
– Коломбо!
– Ты считаешь меня способным изменить клятве?
– Я считаю тебя способным прежде умереть, Коломбо! Твое величие делает меня ничтожным… В тебе – верность дворовой собаки, вместе с ее силой и преданностью. Я знаю, что ты будешь защищать Кармелиту больше, чем самого себя. Я ничего не боюсь, раз знаю, что ты здесь. Я спокойно объехал бы вокруг света, если бы это было нужно.
– В таком случае, – сказал Коломбо, – предупреди Кармелиту. Ты понимаешь,
Камилл ушел, не сказав ни слова. Кармелита с трепетом приняла известие, принесенное им. Однако она ни чего не возразила, не высказала никакого сопротивления.
В плане было сделано только одно изменение – отъезд был отложен до 25 октября. Следовательно, оставалось еще десять дней, в течение которых, понятно, каждый чувствовал себя точно не на своем месте.
В этом печальном настроении наступило 25-е октября.
Было условлено, что Коломбо проводит Камилла до дилижанса, который должен был выехать из Парижа в де сять утра и проезжал по Версальской дороге в одиннадцать часов.
Бретонец не смыкал глаз целую ночь. В шесть часов он встал, ожидая пробуждения Камилла.
В восемь он вошел в его комнату.
– Который час? – спросил Камилл.
– Восемь, – отвечал Коломбо.
– А! В таком случае, у нас есть время, – сказал Камилл. – Дай мне поспать еще часок.
Дверь комнаты Кармелиты была отворена; она слышала ответ ленивого креола. По-видимому, она не ложи лась спать; постель ее была едва смята.
– Вы устали, Кармелита? – спросил Коломбо, устремив беспокойный взгляд на девушку.
– Да, – ответила Кармелита, – я читала часть ночи.
– А другую часть плакали?
– Я?. Нет, – отвечала Кармелита, взглянув на бретонца сухим, лихорадочным взглядом.
Коломбо опустил голову и вздохнул.
В девять часов он поднялся опять, пошел в комнату Камилла и заставил его встать.
Через четверть часа креол был уже за столом, около которого Кармелита и Коломбо ожидали его.
В эти последние минуты каждый старался казаться веселым, чтобы не смутить другого. Но настал час разлуки; карета, которая должна была везти Камилла, стояла у дверей, – и в минуту отъезда все посмотрели друг на друга в последний раз.
Коломбо и Камилл плакали.
– Я доверяю тебе мою жизнь, – сказал Камилл, – более, чем жизнь, – мою душу!
И, по всей вероятности, Камилл говорил в эту минуту правду.
– Я отвечаю за нее перед Богом, клянусь моей душою и моей жизнью! – отвечал торжественно бретонец, поднимая свои большие глаза, ясные, как небо, на которое они смотрели.
Оба уже приблизились к дверцам кареты.
Коломбо обернулся и, увидав Кармелиту одну, с опущенными руками, с поникшей головой, походившую на статую беспомощности, предложил Камиллу взять ее с собой.