Могусюмка и Гурьяныч
Шрифт:
— Тебя слушать, так ты сам бы рад, кажись, придавить его.
— А что же смотреть! Надо будет, так и придавлю, — весело сказал Акинфий, сжимая кулак. Кулак у него был увесистый, и сам Акинфий, несмотря на годы и невысокий рост, крепок, как медведь.
Казаки отгоняли толпу.
— Не напирай! — размахивал плетью Востриков.
Акинфий схватил камень с земли и запустил в телегу.
— Разбойная морда! — заорал он.
Медведев приказал проезжать базар поскорее. Возницы захлестали кнутами, телеги покатили быстрее, казаки конвоя зарысили.
Захар отошел. Он заметил двух башкир,
— Хороший конь, хороший конь, — разобрал Захар их слова.
Он понимал по-башкирски.
— Это Могусюмкин конь, — тихо сказал, подходя к ним, третий башкирин, рослый и плечистый, державший под уздцы горбоносого гнедого жеребца.
Башкиры еще о чем-то с любопытством расспрашивали высокого, называя его Хурматом.
Захар вспомнил, что у Могусюмки есть товарищ — татарин Черный Хурмат. Не он ли это?
Конвой с пленниками проехал. Толпа постепенно отставала от него.
Потом проехала телега с какими-то вещами.
Когда народ отхлынул, Захар увидел, что башкирин, признавший Могусюмкиного коня, вскочил в седло и куда-то помчался во весь опор.
«Это еще полдела поймать Могусюмку, — подумал Захар и пошел в лавку. — До города его везти четыреста верст, а дорога-то все лесом...»
Вскоре вернулся Акинфий и стал говорить, что нужно башкир почаще вот этак хватать, что нечего церемониться с ними. И заводских надо бы построже держать.
— Уж так ли плохи башкиры? — спросил Захар.
— Конечно, не все. Вон у меня есть друг, Султан Темирбулатов, знаменитый человек. Построил, брат, школу, мечеть, какие караваны в степь гоняет! А разве Могусюмка со своей гольтепой в сравнение идет!..
В этот день на базаре было много толков. Люди передавали подробности, как поймали Могусюмку и что будто он продал жизнь свою не даром: сам убил предателя.
Захар любил походить по толпе, послушать. Одевался он просто, и не всегда люди признавали в нем богатого купца. Между прочим, услыхал он, как ругали его соседа Прокопа Собакина, называли его кровососом, говорили, что Собакин бесстыдно обманывает людей, торгует гнилью, дает в рост деньги, вводит и башкир и русских в такие долги, что люди потом не могут откупиться. Захар знал, что это правда, и ему приятно было слышать, как ругают Собакина.
Но тут же услышал Захар толки и про самого себя, что и Булавин подлюга, такой же кровосос, как Собакин, и что он богатеет с голи и рвани.
— Ты видал, какой он дом отстроил, какой у него амбар каменный стоит? Ни у кого, брат, таких амбаров нет. Как тюрьму построил. Что он в этом сарае держит?
Эти речи сильно задели Захара.
«Правда, — думал он, — разве я не знаю, что Санка обманывает покупателей. Вот хотя бы сегодня, опять он наверх плохой товар положил, а продавал за хороший. Ведь это я видел...»
Захар решил сказать Санке, чтобы этого больше не было. Казалось ему, что можно так торговать, что станешь полезным человеком, а не обиралой.
С тех пор как Захар пристрастился к чтению, он замечал, что в книгах торговцы изображены нехорошо, хуже других людей, и в то же время похожими, действительно, такие они и бывают. Книги эти и людские толки заботили его.
Глава 14
КРИЧНЫЙ
Много передумал за эти дни Могусюмка. Он вспомнил, как лежал связанный неподалеку от избы Шамсутдина, у столбов с конскими хвостами на куль-тамакском холме и как желал лишь одного, чтобы спаслась Зейнап. Он искал ее вокруг глазами. Он видел, как убили Ирназара, как Зейнап кинулась к отцу, когда его били, как упала она без чувств. Могусюмка пытался грызть веревки, но получил такого тумака, что чуть не потерял сознание.
Видел он, как Зейнап бежала, как офицер запретил стрелять казаку, уже было нацелившемуся в нее. Ночью пел о ней и плакал о своей судьбе и снова пел о любимой и о погибшем урмане. На другой день пленников повезли, а куль-тамакские избы — их было всего три — запылали, подожженные казаками. Осталась там старуха Гильминиса да где-то в лесу Зейнап, чей призывный голос услышал башлык ночью. Что с ними будет, неизвестно. Могусюмка не терял надежды вырваться рано или поздно из вражеских рук. Но убежать трудно: казаки хитры. Они умели крепко держать пленников. Вечная борьба со степняками на пограничной линии, которую вели они из поколения в поколение, воспитала в этих людях необычайную наблюдательность, хитрость и осторожность. Трудно от них уйти...
Могусюм оживился, когда стали подъезжать к заводу. Когда свернули не на перевал, а к углесидным кучам — «кабанам», он понял, что попадет в заводской поселок, увидит, может быть, старых своих друзей.
И вот без шапки сидит он у крыльца заводской конторы, а бок о бок с ним Хибетка и дедушка Шамсутдин. Огромная толпа рабочих обступила их и смотрит. На этот раз тут много людей, не знакомых Могусюму, и смотрят они со злом.
— Ошибка, может быть, произошла, обознались... — говорят мастеровые.
— Что ты, да я знаю Могусюмку-то. Вот он носатый, у которого рожа-то посмышленей. Он у Махмутова старика коней пас. Богатый, брат, башкирин был. Могусюмка его и прикончил. Ты ему поди-ка в лесу попадись.
— А ты слыхал, как на Шкериных нападали, на лесорубов, чуть не убили. Этот вот Могусюмка.
Потолкавшись у конторы, пока на заводе полдничали, рабочие возвращались на свои места, уже более спокойно обсуждали случившееся.
— Надо их понять, — говорил молодой рабочий Степан Рыжий. — Им обидно. Заводы теснят. Много ли у них земли осталось? Им полосу отведут и начальство объявит: мол, пользуйтесь, охотничайте, мед собирайте... А кто-нибудь из них, который побойчее из богатых сыщется, этот лес опять да и продаст. Огребет себе капитал.
— Это верно, — подтвердил беззубый Порфишка. — Богатые же башкиры все леса свои растрясли. Спроси-ка нашего деда.
В заводе рабочие расходились по сараям. Степка Рыжий и Порфишка подошли к кричному молоту, на котором Гурьяныч собирался начинать работу. Он не ходил к конторе.
— Что там случилось? — спросил он, бросая кричонка под молот.
— Конокрадов изловили, — отвечал Степка, — в завод привезли. Казаки их у конторы караулят.
Гурьяныч сразу не обратил внимания на эти слова и пустил молот. Балда ударила по железу.