Мои воспоминания
Шрифт:
И вот повторилась с ним история Иова. Случился пожар, падеж скота, жена и дети умерли от эпидемии, и остался мужик нищим и одиноким.
168
И пошел мужик к попу и говорит ему: "Батюшка, я богом недоволен. Жил я праведной жизнью, жертвовал на церковь, ходил к обедне, и вот я наказан. За что?"
– - Приходи ко мне в церковь после вечерни, -- сказал поп, -- я скажу тебе тогда, что делать.
И вот пришел мужик после вечерни
Остался мужик в церкви один, кругом темно. Только на паперти перед иконой мигает восковая свечка. Мужик стал на колена и начал молиться. Промолился всю ночь. Последняя свечка догорела и погасла, а мужик все молится --и так до рассвета, до восхода солнца.
Когда в церкви стало светло, мужик встал на ноги и подошел к иконе вплотную. Видит, доска, а на доске нарисована картина. Пощупал -- доска. Ковырнул краску ногтем, под краской дерево. Посмотрел на иконостас-- везде те же крашеные доски.
В это время щелкнул дверной замок, и вошел поп.
– - Ну что, помолился, раскаялся?
– - Нет, батюшка, не раскаялся. Не нашел я тут бога, не бог это, а доски размалеванные.
– - Ах ты, кощунственник этакий, -- закричал на него поп, -- уходи вон отсюда да не показывайся мне на глаза, а то полиции донесу, и будешь ты в остроге сидеть.
Ушел мужик из церкви и пошел куда глаза глядят...
Увлечение отца православной церковью длилось, насколько я помню, около полутора года.
Я помню тот недолгий период его жизни, когда каждый праздник он ходил к обедне, строго соблюдал все посты и умилялся словам некоторых действительно хороших молитв.
С этого времени мы всё чаще и чаще стали слышать от него разговоры о религии.
Кто бы ни приехал в Ясную Поляну, тульский ли губернатор Ушаков, редстокист ли граф Бобринский5, Страхов, Фет, Раевский, Петр Федорович Самарин, Урусов -- все равно, -- разговор непременно переходил на религиозные темы, и подымались нескончаемые споры, в которых отец часто бывал резок и неприятен. Вместе с папа стали богомольнее и мы.
169
Раньше мы постились только на первой и последней неделе великого поста, а теперь, с 1877 года, мы стали поститься все посты сплошь и ревностно соблюдали все церковные службы.
Летом, успенским постом, мы говели.
Я помню, как возили нас в церковь на катках (линейке), и мы все были тогда в повышенном религиозном настроении: вспоминали грехи и торжественно готовились к исповеди.
В этот год лето было дождливое и грибное.
По дороге в церковь, по большаку, росло необычайно много шампиньонов, и мы останавливались, набирали их в шляпы и привозили домой.
Летом 1879 года у нас в Ясной Поляне гостил рассказчик былин Щеголенков.
Его звали по
Его манера пересказывать былины была похожа на пение слепых, но в его голосе не было той противной гнусоватости, которая в них действовала на меня всегда отталкивающе.
Почему-то я помню его сидящим на каменных ступенях, на балконе, против кабинета отца.
Когда он рассказывал, я любил разглядывать его длинную, жгутами свившуюся седую бороду, и его бесконечные повести мне нравились.
В них чувствовалась глубокая старина и веками нарощенная здравая мудрость народа.
Папа слушал его с особенным интересом, каждый день заставлял рассказывать его что-нибудь новое, и у Петровича всегда что-нибудь находилось.
Он был неистощим.
Из его рассказов отец впоследствии заимствовал несколько сюжетов для своих народных повестей ("Чем люди живы", "Три старца").
Мне трудно теперь разбираться в детских переживаниях того времени.
Я помню только общее впечатление, которое сводилось к тому, что папа стал не тот и что-то с ним делается.
Весною 1878 года, великим постом, папа говел, а летом он был в Оптиной пустыни у старца отца Амвросия. В эти годы он был там дважды --в 1877 и 1881 году6.
170
Второй раз ходил он пешком с лакеем Сергеем Петровичем Арбузовым, который сам вызвался идти с ним в качестве товарища, в лаптях, с котомкой за плечами, и, несмотря на натертые на ногах мозоли, о путешествии своем он сохранил самые лучшие воспоминания.
Но монастырь и сам знаменитый отец Амвросий разочаровали его жестоко.
Придя туда, они, конечно, остановились в странноприимном доме, в грязи и во вшах, обедали они в страннической харчевне и как рядовые паломники должны были беспрекословно терпеть и подчиняться казарменной дисциплине монастыря.
– - Приходи сюда, садись тут, вот твоя койка, старик, -- и т. д.
Сергей Петрович, чтивший "графа", как может чтить только человек, родившийся еще во времена крепостного права, в конце концов не мог выдержать такого обращения с своим кумиром и, несмотря на просьбы отца не говорить, кто он, проболтался одному из монахов.
– - А вы знаете, кто этот старик со мной? Это сам Лев Николаевич Толстой.
– - Граф Толстой?
– - Да.
И вдруг все изменилось.
Монахи прибежали к отцу.
– - Ваше сиятельство, пожалуйте в гостиницу, для вас отвели лучший номер, ваше сиятельство, что прикажете сготовить вам покушать, -- и т. д.
Такое чинопочитание и, с одной стороны, грубость, с другой -- низкопоклонство произвели на отца очень отрицательное впечатление.
Не изгладилось оно и после свидания его с Амвросием, в котором он ничего особенно хорошего и достойного не нашел.