Молчание пирамид
Шрифт:
— Эх, брат, жалко мне тебя и тетку Анну. Помог бы… Да ведь клады и мне не открываются, если нужды нет.
— Ладно, — стал хитрить Никитка. — Раз тебя здесь за предсказателя держат, предскажи-ка мне судьбу. Как у меня жизнь сложится?
— Это смотря как ты пожелаешь.
— Я, конечно, желаю себе хорошую жизнь.
— Тогда тебе сейчас уходить надо, — сказал Ящерь. — Скоро часовой дырку найдет, где ты пролез, тревогу подымет и начнется шмон.
— Это ты спровадить меня хочешь?
— Уберечь хочу. Не уйдешь через минуту — возьмут и посадят с ворами. Обид не вытерпишь, в драку бросишься и зарежут
— А если уйду? — не так-то просто испугать фронтовика.
— Это опять как сам захочешь.
— Ну а поточнее?
— Уйдешь — отца родного увидишь, как домой вернешься. Он тебя по правильной дорожке направит — послушайся его. Тогда и кладов не нужно будет.
Никитка не поверил, однако и сам понял, дольше оставаться нельзя, полез в свою дырку, сказав напоследок, мол, как невеста твоя придет, на свадьбу позови, очень уж хочется взглянуть, что это за пророчица такая — посмеяться хотел над братом. Но только выскочил из зоны, тревогу подняли, с собаками побежали — лай, крик, стрельба, да ведь он от немцев уходил и от азиатов ушел.
Приехал он домой и точно: сидит в избе отец родной, Артемий, про которого думали, сгинул в тайге у кержаков, всю войну ни слуху ни духу. Сидит в гимнастерке, старшинские погоны на плечах, а орденов да медалей вдвое больше, чем у Никитки.
И бритый, одни усы оставлены.
Начал сразу про Ящеря расспрашивать, выслушал и говорит:
— Как Ящерь решил, пусть так и будет. Он лучше всех знает, как надо жить.
— Сдается мне, тятя, он умом тронулся. И ты ему потакаешь. Он ведь сидя в лагерях, все невесту ждет, девочку девяти лет, и жениться мечтает!
— Нельзя судить, Никитка, о том, что нам, слепошарым, недоступно. — сказал Артемий. — Это ты над ним смеешься со зла, что клада тебе не указал.
Никитке такие разговоры не по нутру были.
— Ладно, тять, про себя скажи! Оказывается, в сорок первом еще, зимой, нагрянул в потаенный скит военкомат с милицией, добровольцев набирать. Застали врасплох, а снег глубокий, без лыж не убежать, ну и взяли всех мужиков и парней, веревкой связали и повели на сборный пункт. Артемий выдал себя за старовера и записался Арсением Мошниным — тогда кержаки в тайге жили не считано и документов не имели, как назвался, так и есть. Какая разница, кого под каким именем убьют?
Хочешь, не хочешь, пришлось воевать, а поскольку Артемий ничего плохо делать не умел, трусить не привык, стрелял метко и маскироваться научился, пока в бегах жил, то определили его в снайперы. Он всю войну и валил немцев десятками. Мог бы и сотнями, да сильно высовываться нельзя: представят еще к Герою и начнется разбирательство, кто да откуда. Еще докопаются, что он беглый враг народа и конвойного убил, сразу шлепнут.
Был у них на фронте подобный случай…
— Не в силах больше так жить, — пожаловался он сыну. — Душа развернуться не может, как заяц, под кустом сидит. Я ведь и не я вовсе, получается. Мне надо в Горицкий бор идти.
— Ты что же, тять, умирать собрался?
— Да если б собрался, так на фронте бы взял да умер, — говорит Артемий. — Высунулся из окопа или ворохнулся на позиции и на тебе пулю. Сам же знаешь… Мне положено сидеть в Горицком бору, а я не могу. Не пускает меня, войти не дает. Должно, извратил свою судьбу чужим именем.
— Да будет тебя, тятя! — стал было увещевать Никитка. — Документы выправили настоящие, поезжай куда-нибудь и живи себе. На что тебе в бор-то идти?
— На фронте загадал: живым выйду, остатки жизни в бору проживу, — уклонился от ответа Артемий. — А не пускает чужое имя! Вот и хочу вернуться назад, Никитка, к тому, что на роду написано.
— Тебя же посадят!
— Главное, чтоб не кончили. Я привычный, отсижу.
— А что мне посоветуешь? На хорошую работу не берут из-за тебя, а в леспромхоз я больше не желаю.
— Ты найди-ка свою матушку Любу, чую, жива она, — говорит ему Артемий. — И больше от себя не отпускай, береги. Она тебя научит, как жить. А если меня оставят на этом свете, отсижу и к вам приду. Нет, так на том встретимся.
С тем встал, поклонился и подался в уездные органы. Никитка до околицы за ним плелся, просил остаться — один ответ:
— Иди мать ищи! Не ходи за мной!
Отстал, долго глядел вслед и, понурый, возвратился: ни от брата, ни от отца чего хотел, не добился. Опять нарядился в гимнастерку с наградами и поехал он в город Омский. Вдруг работа достойная подвернется или девка красивая городская встретится — деревенских-то много, да все после войны будто пожеванные. А денег ни копья, из трофеев два пистолета немецких осталось, в деревне же их не продать, не берут за свою цену. На квартиру кое-как встал, по базару побродил, думал, медаль толкнуть, но там этого добра навалом и таких, как он — пруд пруди, за чекушку отдают, а в цене только хлеб и сало. Подходит к нему какой-то хмырь.
— Что продаешь, фронтовичок?
— Ничего, отстань…
— Трофейная пушка есть? За тыщу куплю. Никитка про себя ахнул, но виду не подал.
— За полторы тыщи отдам парабеллум с патронами.
— Годится!
Эх, надо было две просить, быстро согласился! Но уж что, слово сказано, а хмырь — ухорез, видно, еще тот, пырнет в толпе и так заберет. Ушли в закуток, рассчитались без обмана, и Никитка в ресторан закатился. А там девки сытые, красивые, вальсы танцуют, улыбаются, но не фронтовикам, которых тут раз-два и обчелся, а каким-то хмырям фиксатым, в пиджаках с галстуками. Потолкался там Никитка, понял, что герои не в почете здесь, взял второй пистолет и опять на базар. Этот хмырь тут как тут.
— Еще товару принес?
— Принес, да теперь дешевле двух не отдам.
— А что так дорого?
— Приодеться хочу.
— Так давай обменяемся на прикид?
И дает ему костюм почти не ношенный, штиблеты, рубаху с галстуком и даже шляпу фетровую. Обменялись, а хмырь спрашивает:
— Что, туго живется, фронтовичок?
— Туго…
— Могу работу хорошую дать, непыльную, денежную. Приходи вечером.
И адресок назвал. Никитка приходит, а там пять таких же хмырей и еще один фронтовичок. Что надо делать, не говорят, сели в полуторку, за город поехали, к железной дороге — оказалось, надо склады продуктовые подломить! А там охрана из железнодорожных войск. Послали Никитку и второго фронтовика — оба в гимнастерках, при наградах, дескать, побузите возле склада, как пьяные, солдаты разнимать полезут — ножиками их зарежьте, винтовки заберите, а остальное дело не ваше.