Молчание пирамид
Шрифт:
— Крыльцо вам поменяем, — говорит Шнобель, — только дверь придется закрыть, ходить будете через черный ход.
Жильцы и успокоились.
Разломали жиганы полкрыльца, залезли и давай копать. Яму в полсажени вырыли и видят — котел, завязанный смолеными тряпками. Разрезали, а там, можно сказать, целый ювелирный магазин: тут и перстни богатые, и серьги с каменьями, и всякие брошки, ожерелья десятками. Это не считая золотых монет, портсигаров, часов и крестиков. Да некогда разглядывать, ссыпали все в мешок, привязали самому здоровому,
Никитка Шнобеля с Рохлей к себе привел, сам разложил на три кучи весь клад — себе половину, а этим остальное на двоих поделил. Они и слова против не сказали, мол, добро, по справедливости разделено. Рохля в магазин сбегал, казенки принес, сели клад обмывать. А когда хорошо обмыли и расходиться стали, Шнобель говорит Никитке:
— Хороший был клад, да золото меченое.
— Как это — меченое?
— А так. Не сбыть его никак, поскольку оно было когда-то украдено из царской казны и в розыске находится аж с дореволюционных времен. Только высунешься с ним, мусора сразу повяжут. Гляди, не завались с ним.
И ушел. Никитка выбрал колечко попроще, надел на палец и пошел на базар, где хмыри золотишко скупали. Потолкался среди них, одному показал, другому — и за пять червонцев не берут, сразу спрашивают с подозрением: откуда кольцо? Тогда Никитка сережки принес с изумрудами — от них и вовсе шарахаются.
Целую неделю ходил так и с горем пополам одну монетку продал цыгану, и то задешево. Надо же, целое состояние в руках, а сиди голодный! Встречает однажды на базаре Рохлю, спрашивает, как у них.
— А мы все сбыли, — отвечает тот. — У Шнобеля связи большие по разным городам, так все распихал, и без обмана.
— Может, и мою долю куда пихнет? — спрашивает Никитка.
— Нет! Не возьмется. Зачем ему зря рисковать-то?
Еще неделя прошла — не берут золота. Пришлось костюм шевиотовый на толкучке продать. Отыскал Никитка Шнобеля, давай просить:
— Продай мое! Без денег сижу!
Тот сначала ни в какую, мол, сам едва сбыл, потом кое-как согласился взять под проценты. Никитка ему, считай, полпуда золота принес и отдал.
— Ладно. Через недельку жди, если получится, — пообещал Шнобель. — Только не высовывайся раньше срока и меня риску не подвергай.
Никитка ждал, ждал — две недели прошло, ни Шнобеля, ни денег. Пошел искать, у скупщиков тихонько спрашивать. Один и шепнул, дескать, ложись на дно, Шнобель с каким-то темным золотом завалился, на нарах парится. Сейчас мусора его связи проверяют. Никитка шасть за реку, где у него краля жила, залег у нее и месяц пролежал.
Ему и в голову не пришло, что обманули его, провели, как фраера. Поскольку денег у него не было, краля ворчать начала, мол, гуляй-ка ты из моей хаты, ну и перешел он к одному хмырю еще полежать. Разговорились как-то, а хмырь, который не при делах был, и говорит: мол, вчера на сходняке Шнобеля видел, ходит важный, как гусь, весь в перстнях, портсигар
Ни слова не сказав, Никитка взял наган, скараулил Шнобеля возле ресторана и в темном углу припер.
— Где мое золото?
Завертелся, заюлил Шнобель, дескать, у ментов осталось, а меня отпустили. Никитка ему из нагана в лоб закатал, перстни сдернул, портсигар забрал и в бега ушел.
Долго его тогда по Омскому кореша шнобелевские искали, поймаем, говорили, на куски порубим. Никитка же в то время на станции Чулым обретался, для близиру рабочим на железную дорогу устроился шпалы таскать.
И тут-то он вспомнил про наказ отца отыскать мать свою, Любу, и тоскливо ему сделалось. Догадался, почему у него долю отняли: ведь Ящерь клад ему выказал, чтоб от ворья откупиться! Так и получилось, не попользовался золотом, все ворью и отдал, а сам теперь костыли молотком забивает, вроде бы и свободный.
Как захотел, так и сделал Ящерь.
Подумал так Никитка и собрался было ехать в карельские лагеря, откуда последняя весточка от родной матери приходила тетке Анне, но как раз Сталин умер и амнистию объявили. А вдруг и Ящеря отпустят?! Мать-то сама домой придет после амнистии, а от этого неизвестно что ожидать.
И помчался он к Ящерю: ведь если отпустят, тогда все клады наши!
Уголовников освобождали пачками, а всяких политических и прочих манежили несколько месяцев, и все это время Никитка возле зоны жил вместе с другими, кто родню встречать приехал.
И вот настал час, вышел Ящерь за ворота — и не один! Идет с ним рядом девочка лет девяти — заморыш худенький, одни глаза на личике. Да и сам идет не радуется, худой, понурый, едва бредет.
— Кто это у тебя, брат? — спрашивает Никитка.
— Это невеста моя, — отвечает.
— Да где же ты такую доходную нашел?
— Не искал. Она мне нареченная. Уж год, как живет под моей опекой, да трудно в миру жить.
— Ты и не жил в миру — в лагере сидел!
— А ныне весь мир — лагерь, — говорит Ящерь. — Теперь надо нам посмотреть, как по другую сторону забора живут люди. Спасибо, что встретил, пойдем мы.
— Не пущу! — говорит Никитка. — Тебя же ветром качает, далеко ли уйдешь? И невеста твоя того и гляди примрет. Вот поживете у меня, откормлю, тогда и ступайте в мир.
Ящерь послушался, поехал с ним на станцию Чулым, где у Никитки избушка была из старых шпал, у самой железки. Пройдет поезд — трясется, а грузовой состав, так качается. Стал Никитка брата с невестой откармливать, но на столе только хлеб с водой и редко картоха с кислой капустой — в шарашке намного лучше кормили.
— Так вот теперь живу, — говорит Никитка. — Зато с чистой совестью.
А невеста Ящеря бессловесная, молчит все и только глаза таращит.
Пожили какое-то время, брат совсем доходной стал, а про его нареченную и говорить нечего: выползут на улицу, пять шагов сделают и отдыхают.