Молодость с нами
Шрифт:
это “ерш в бутылках”.
Липатов сказал, что для одного журнала он взялся написать статью о необходимости шире привлекать
старых рабочих к передаче производственного опыта заводской молодежи, и вот один журналист посоветовал
ему отыскать Семена Никаноровича. Семен Никанорович — яркий пример того, как затирают старых рабочих и
как с ними не умеют гибко работать. Кстати, Семен Никанорович вовсю ругает нового директора нашего
института, знает его
— Как не знать! — сказал Еремеев, выпив стакан водки и прихлебывая пиво. — Это дружок нашего
нынешнего секретаря райкома. А секретаря, Федьку Макарова, я тоже с детства знаю. Обоих знаю. С
Федькиным отцом приятелями мы были, всю гражданскую войну одной шинелишкой накрывались, спать
укладываясь. Так вот! Товарищ Липатов, конечно, прибавил маленько от себя. Павла Колосова — чего же его
ругать? А Федьку-секретаря, это да, он паршивец. Он мне строгий выговор влепил. Уж свои коммунисты были
согласны на простой выговор. А он нет, строгача стребовал на бюро райкома. А я его, щенка, учил… Вот люди
получаются какие…
— Слушай, — сказал Мукосеев. — Я тоже в гражданскую три года винтовку из рук не выпускал.
Слушай, дай я тебя поцелую!
Они стали целоваться, потом выпили еще по стакану. Липатов пил интеллигентно, по половинке стакана,
нюхая корочку хлеба, и тотчас захмелел, стал рассказывать об искусстве.
— Общеобразовательность слов, — заговорил он, — названий для общих представлений, их
теоретичность, несоответствие ни одному единичному объекту утвердили учение о реальности идей как
прообразах, прототипах бытия — идея воды, огня, человека, лошади, но не урода, паразита, горшка и тому
подобного грубого. Видимое материальное подобие невидимых, но внутренне созерцательных идей:
чувственный мир тел низшая реальность в сравнении с миром сверхчувственного царства идей, высшей
реальности.
— Он что у вас, не того? — спросил Семен Никанорович, повинтив указательным пальцем себе висок.
— Давай, старик, выпьем еще, — сказал Мукосеев. — Ты толковый старик.
Борис Владимирович смотрел на происходившее вокруг него тупым взором. Все вокруг плыло,
вращалось, вздымалось на волнах. Он думал о жене плетущего ересь Липатова, о Надежде Дмитриевне. Он не
знал женщины несчастнее ее. Она двенадцать лет ходила в одном и том же, вылезшем, выцветшем меховом
пальто, в чиненых-перечиненных туфлях, в старых платьишках. Она работала все, что могла: шила лифчики для
продажи, вышивала диванные подушки, клеила абажуры. Но он, этот Липатов, пропивал и свою зарплату и
заработанное ею,
поезд все не приходил. “Чувственный мир тел — низшая реальность в сравнении с миром сверхчувственного
царства идей; терпи”, — говорил ей, напиваясь, Липатов. И она ему верила. Он еще говорил, что напишет
гениальную книгу, она тоже верила и покупала ему бумагу, которую он потихоньку уносил и продавал.
“Бедная Надежда Дмитриевна”, — сказал себе Борис Владимирович и покачнулся на стуле. Он
чувствовал, что из низшей реальности скоро перейдет в высшую, в сверхчувственное царство идей, и что ему
надо успеть выполнить все поручения Серафимы Антоновны.
— Мукосеев, — сказал он, позабыв имя и отчество этого человека, — вам нельзя жить в ссоре с
Серафимой Антоновной. Вы должны подружиться. Это необходимо и ей и вам. Слышите?
— Ребята, — сказал Семен Никанорович. — Вы хорошие ребята, с такими компанию водить можно. Так
я что говорю? Это надо все спеть. Ну, начали!.. Ревела буря, гром гремел…
Через полчаса на соседнем с пивной пустыре, среди сухого бурьяна стояли Мукосеев и Семен
Никанорович. В бурьяне, вынесенные с помощью официантов и любителей-добровольцев, лежали Липатов и
Борис Владимирович.
— Ты, старый рабочий Семен Никанорович Еремеев, не суди по ним обо всех работниках нашей славной
науки, — покачиваясь, держал речь над ними Мукосеев. — Ты о ведущих науку вперед суди по мне. Пятьдесят
лет на земле, из них сорок восемь… сорок три… в боевом строю. Семи лет, друг мой, я уже батрачил на кулака-
рыбопромышленника, своею собственной рукой добывал хлеб, создавал, как говорится, материальные
ценности.
— Я на завод пошел позже, — заметил Еремеев. — Четырнадцати годов. Что с ними-то решим? — указал
он на бренные тела.
— А что? Пусть лежат. Проспятся — встанут.
— Нельзя, сентябрь на носу, земля холодная, легкие застудят, — сочувственно говорил Еремеев.
— Нянчиться с ними, что ли?
— Машину надо нанимать да по домам везти. Вместе пили как ни как. Товарищей бросать не годится. Не
по- рабочему это.
— Тоже мне товарищи! — Мукосеев плюнул.
— Раз вместе пили, значит товарищи, — твердил Еремеев, верный своей самобытной морали.
Известно, что мертвецки пьяные до крайности нетранспортабельны, переброска их с места на место —
дело трудное, требующее много времени и сил. Первым кое-как доставили до дому Липатова, Мукосеев