Молодость с нами
Шрифт:
— Успокойтесь, — сказал Павел Петрович, выйдя из-за стола к Бакланову, который стоял посреди
кабинета и размахивал листком бумаги. — Никто никого не прогонял. У меня хранится письменная просьба
Архипова, есть свидетели его неоднократных устных просьб об освобождении от должности, и, наконец, он сам
имеется налицо. Какая галиматья! Что же вы разволновались?
Когда дело коснулось другого, когда надо было защищать не себя, а товарища, Павел Петрович
преобразился.
— Кто это все вам сказал? — спросил он.
— Да вот как-то так, вокруг да около… — Бакланов покрутил рукой в воздухе. — Мой секретарь сказала:
знаете, Алексей Андреевич, вот что болтают, будьте готовы ко всему. Спрашиваю, откуда ей это известно.
Говорит, в столовой, за столиком услышала. Иди, лови их!
— А никого ловить и не надо. Работайте спокойно. Я сумею за все ответить, слышите, Алексей
Андреевич!
— Хорошо. Слышу. Попробую. Но каков у нас народ!
— Не народ каков, и не у нас это только. Вы сделали хороший доклад, направленный против рутины в
научно-исследовательской работе, против рутинеров, ищущих спокойной жизни, вы переворошили
тематический план, вы многих подняли с их кресел, из которых они не подымались годами, — вот вам и
результат. Рутина и рутинеры хотят жить и сопротивляются. Как иначе они могут против вас бороться? Не
докажут же они, что вы не правы! Доказать недоказуемое невозможно. Следовательно, чтобы отдалить свой
крах, они считают, надо очернить, сожрать вас. Авось на ваше место придет рутинер под стать им. Ну, а если и
не придет такой, то, во всяком случае, получится выигрыш во времени. Пока новый человек осмотрится да
разберется что к чему — времечко-то ихнее и протянется еще. Уж тут на все пойдешь.
Павел Петрович говорил, говорилось гладко и очень логично, и ему странно было, почему все еще
продолжал волноваться Бакланов. Он не вспомнил о том, что вот так же с ним самим недавно говорил Макаров,
говорил гладко, логично, а Павел Петрович продолжал волноваться и удивлялся, почему Макаров спокойно
рассуждает, вместо того чтобы бить в набат.
В конце разговора Павел Петрович взял из рук Бакланова листок с заявлением, мелко изорвал его и
бросил в проволочную корзину под столом.
— Забудем эту минутную слабость, дорогой Алексей Андреевич! — сказал он твердо, весело и
энергично.
Проводив Бакланова, Павел Петрович принялся медленно расхаживать по кабинету. В глазах его была
усталость. Ему хотелось лечь на диван и чтобы его унесло отсюда как на ковре-самолете куда-нибудь, где нет
сплетен. Разве он так же, как Бакланов, не мог сказать: “Я
я отлично знаю свое сталеварение, на кой дьявол мне это директорство в институте!” Но Бакланов в партию
вступил совсем недавно, а его, Павла Петровича, еще с комсомольских лет связала железная клятва, за которую
“на крест, и пулею чешите”. Он никуда не пойдет и никому не скажет о том, как ему тяжело и трудно. Он мог
сказать об этом только другу беззаветному и верному, не сомневающемуся и не колеблющемуся, каким может
быть только любящая женщина, он мог сказать о том только Елене.
В эти трудные дни его посещали самые различные мысли. Он подумал, например, почему писатели
охотнее пишут о плохих руководителях, нежели о хороших, почему во многих книгах прогрессивный новатор-
рабочий или молодой инженер непременно борется с отсталым директором, который стоит на пути прогресса
этакой тупой глыбой? И почему считают, что надо реже писать о руководителях, которые делают свое большое,
важное дело так же честно, с такой же энергией, с таким же огнем и жаром и ничуть не менее умно, чем
новаторы- рабочие и молодые инженеры? Почему бы не разобраться как следует, во имя чего эти руководители
часто не спят ночей и не видят свободного времени днем? Во имя чего они добровольно несут на себе бремя
величайших забот и огромной ответственности? Во имя чего, учредив на своем предприятии Доску почета для
лучших людей, они мирятся с тем, что на этой доске никогда не появляются их собственные портреты, — будто
бы они сами уже никогда не способны ни быть передовиками, ни быть лучшими людьми? Во имя чего они
согласны получать выговоры, всяческие взыскания, — да, да, да, во имя чего это все?
Размышлял так Павел Петрович о себе, о Федоре Ивановиче, о своих заводских друзьях.
Заводские друзья его не забывали. Они несколько раз приезжали за ним и возили на завод, знакомили с
тем, как идет монтаж опытной электропечи, показывали карты различных технологических вариантов плавок
стали по его, Павла Петровича, идее связывания и вывода в шлак водорода.
Однажды возле опытной печи Павел Петрович увидел Виктора Журавлева.
Константин Константинович сказал, что Журавлев — это и есть будущий бригадир, о котором Павлу
Петровичу уже докладывали. Сейчас он учится, а с пуском печи начнет бригадирствовать.
— Вот ведь как получается в жизни, — сказал Павел Петрович, пожав руку Журавлеву. — Никогда не
предполагал… А вы тут не приметесь черпать расплавленный металл пригоршнями? — спросил он совершенно