Молодость
Шрифт:
Николка сумрачно и неохотно отвечал на вопросы. Не входя в избу, он забрал из сеней хомуты, повернул сани оглоблями к дороге и начал запрягать.
«А Степан… Неужели за ним сани?» — ахнула Настя, и ей представилось то худшее, чего боялась она в эти долгие часы ожидания.
Николка крикнул Насте со двора, чтобы собиралась в гагаринское имение.
Глава семнадцатая
Степан погнал лошадь изо всей силы. Ветер ударил ему в грудь, засвистел, выхлестывая снежной крупой
«Не уйдешь, сволочь… Теперь не уйдешь!» — мысленно повторял он, весь отдавшись ветру и скачке, с одним желанием — настигнуть и раздавить врага.
Вот она, неминуемая развязка! Степан думал о ней всегда и всюду. Думал и ожидал, зная волчий нрав Ефима Бритяка.
Потому-то, услышав крик жены, Степан сразу понял его причину. Настя заметила, как у него дрогнули крутые брови, а в потемневшем взгляде сверкнула злобная радость.
— Николка, скачи к Роману Сидорову! — закричал Степан мальчугану. — Пусть высылает конных наперехват… Ефимка, видать, подался в Гагаринскую рощу!
— Может, братка, известить и другие деревни?
— Извещай! И они понеслись в разные стороны.
«Не уйдешь!»
За Жердевкой Ефим почему-то остановился, заставив коня вертеться на месте и растаптывать хрупкую корку снежного наста. Было ли это минутным колебанием в выборе дальнейшего пути или беглец прислушивался к звукам приближающейся погони, ища в себе силы для поединка? Трудно сказать.
Но когда Степан вылетел за деревню, там метался лишь бешеный ветер. Следы круто свернули вправо и вели глухим проселком на орловский большак.
«Ага, бандит! Сам себя выгнал в чистое поле…»
Степан поднял в руке наган с застывшим на спусковом крючке пальцем. Он готовился заплатить сполна предателю и трусу за кровь Ивана Быстрова, за гибель отряда, за свою честь и любовь.
Каждый придорожный куст, выныривая из темноты, казался всадником. Сбоку промелькнуло голое дерево, и Степан узнал яблоню-дикарку, стоявшую на границе жердевской земли.
Потянулся широкий, с двумя рядами старых дупляных ракит орловский большак.
Вдруг следы пропали. Степан подумал, что большак сильнее укатан полозьями, нежели проселок, и подковы оставляют здесь менее заметный отпечаток. Он поскакал дальше, напрягая зрение. Но следов не было, и он выпрямился, пораженный догадкой. Черт возьми! Враг ускользал от него с такой быстротой, что пороша успевала выбеливать растоптанную подковами дорогу.
Степан закричал на лошадь и ударил ее концом ременного повода по голове. Он уже ничего не видел, кроме этого змеисто извивавшегося повода, на который возложил всю свою надежду. Однако животное, привыкшее возить сани, не могло больше скакать и скоро перешло на тряскую рысь, задыхаясь и нося боками.
«Не уйдешь! — упрямо твердил Степан, черный, сгорающий от ярости. — Николка поднял людей. Сообщит на станцию, а там Безбородко! Разъезды
Но чем больше он думал, как поправить дело, тем меньше оставалось у него уверенности. Ефим был уже далеко, конь ему служил отлично. Бандит мог теперь свернуть в сторону и присоединиться к какой-нибудь шайке дезертиров. Мог податься на Дон к атаману Краснову.
Правда, если до сих пор Ефим не ушел за пределы уезда, значит была у него причина кружить возле своего логова. Степан знал эту причину. И зная наверное, старался думать о другом. Он боялся даже мысленно упомянуть имя Насти, чувствуя, как напряжена вся его воля, все жизненные силы для забвения прошлого.
Сверху повалил сплошной мокрый снег. Лошадь, сделавшаяся совершенно белой, устало отфыркивалась и встряхивала головой. Ехать вот так дальше казалось Степану бессмысленным. Он дернул повод у развилки дорог и повернул в Гагаринскую рощу.
Приближаясь к усадьбе, Степан заметил на повороте дороги сломанную ветку ольховника. Рядом из-под снега вытаивала куча конского помета. Несомненно, еще недавно стояла здесь привязанная лошадь. Зачем? Кому потребовалось прятать ночью коня в кустарнике?
Степан спешился возле каретного сарая и направился к дому. Его удивило царившее запустение. Ни сторожа, ни собаки. Тишина.
Вдруг скрипнуло парадное… Человек с бородкой осторожно вышел из-за двери. Окликнул сиплым голосом:
— Вам чего, гражданин?
— Не узнаете? Я — Жердев.
Витковский отступил, выпучив глаза. Торопливо, непослушными пальцами застегивал пуговицы своего пальто. Оглядывался на открытое парадное…
Степан шагнул вплотную к агроному.
— Кто с вами в имении?
— То есть… простите, я не совсем понимаю?
— Рабочие у вас есть? — тихо пояснил Степан, с безотчетной ненавистью рассматривая бородача. — Или вы сами коров доите?
— Ах, рабочие, — почему-то обрадовался Витковский. — У меня постоянных немного…
— Где они?
— С вечера, как водится, ушли в деревню. — Значит, вы один в имении?
Витковский втянул голову в плечи, словно на него уже наставили дуло револьвера. Глухо и бессвязно бормотал что-то о грубости работников, о запое сторожа Никиты Сахарова.
«Борода, усы колечками… а сам дурак», — решил Степан.
Он почувствовал, что едва держится на ногах, разбитый безрезультатной скачкой и всем этим ночным переполохом. Хмурый и молчаливый поднялся на ступеньки крыльца. Перед глазами, точно дразня, маячила сломанная ветка ольховника на повороте дороги.
«Все летит в преисподнюю!» — ужаснулся Витковский и семенящей трусцой забежал перед Степаном, будто желая пошире открыть дверь.
В комнатах — тишина и запустение, как и всюду на усадьбе. Наступающий рассвет заглядывал в окна, делая видимыми предметы, уплотняя в углах тревожный полумрак. У двери, ведущей в зал, Витковский остановился и, повернувшись к председателю уездного исполкома, громко сказал: