Молох
Шрифт:
Через пару минут мы уже стояли у перехода на Пушкинскую, когда сердце вновь забилось с сумасшедшей скоростью. Я передал Ахмету свой еврейский пистолет-автомат. Кавказец принял его без слов и спокойно положил в походную сумку. Мы втроём смотрели на ремингтон. 870-я модель. Оружие, ставшее мне родной матерью, женой и любовницей одновременно. Всё когда-то возвращается на круги своя. Я понятия не имел, как винтовка тут оказалась, ибо расстался с ней навсегда ещё там, на Сампсониевской. Скорее всего, любопытный фанатик решил пройти через Пушкинскую, где его поджидал Минотавр. Но ни монстра,
Мы поднимались по ступенькам и вышагивали по проходу между двумя ветками метро, которые я фактически полностью проползал когда-то по-пластунски. Чем дальше мы двигались, тем гуще становились кости и человеческое мясо. Фиолетовый пол постепенно сменялся в окрасе. Как будто вступаешь по долине Маринер, что на соседней к нам планете. Дважды Чума чуть не поскользнулся на крови, но оба раза мы с Ахметом ловили его. Всё равно, что пьяного тащить до дома. На подходе к Пушкинской внутренний молоточек дал о себе знать. Но сейчас он представлял собой жалкое подобие тревоги, вроде помех, создаваемых мобильным телефоном, который с мгновение зазвонит перед включённым монитором. Чувство усилилось, когда луч фонаря высветил голову от статуи Александра Сергеевича.
Не имея права дышать или хоть как-то выдавать своё присутствие, пусть даже стуком сердца, мы аккуратно спускались по ступенькам. Чума, выучившись на своих ошибках, походил на сапёра, ловко лавируя между фугасными минами. Думаю, очередная метафора с боеприпасами была более чем понятной. Наконец, настала пора выкинуть всё из головы, когда мы вступили в Царство Джозефа Меррика. Наш путь лежал строго вперёд и налево, в сторону Владимирской. Я высветил изуродованный монумент Пушкина, который, за время моего отсутствия, ещё больше побелел. Неужто, поседел?
Удивление Ахмета и Чумы длилось недолго при виде самого знаменитого писателя канувшей эпохи, пусть и лишённого некоторых частей тела. Мы заметили движение близ основания памятника. Нелепо скрывшись за отваленной гранитной рукой, сидел Минотавр и жадно направлял кишки мёртвого безымянного бойца себе в рот. Завидя свет, монстр обернулся на нас и так и глядел в ожидании наихудшего. То будет его последним десертом, которым стал очередной заблудший путник со стороны москалей иль мазутов.
— Пора с ним заканчивать — прошептал Ахмет и направил М-16 точно в неповреждённую часть головы мутанта.
Минотавр покорно ждал своей участи, пережёвывая остатки толстой кишки. Мне стало жалко и грустно за Меррика, что с секунды на секунду по одному только щелчку закончится целая эпоха. И я не был зол на того, кто чуть не лишил меня жизни. Ведь сила человека в прощении и понимании. Но было поздно, когда кавказец нажал на курок.
— Постой — я всё ещё глядел на Минотавра: живого и невредимого. Спуск автомата впервые дал осечку. — Видишь оружие, что перед
— Стрелять-колотить… М-4 с выдвижным телескопическим прикладом — Ахмет не спускал палец с курка.
— Оружие москалей. Ты же им хочешь отомстить? Вано? Я сам видел, как это ничтожество сожгло девушку на костре, будто та жалкая ведьма.
— Что ты пытаешься мне сказать, Молох?
— То, что Минотавр тут не причём. Это не его война. Оставь его в покое. Он когда-то тоже был нормальным человеком.
— Все были нормальными! — смотрел Ахмет одновременно на меня и на существо. Умел бы Меррик говорить, то точно бы изрёк следующее: «Я вам не мешаю?» — И их жалеть? Последних ублюдков, уничтожающих всё живое? Чем он лучше?
— Тем, что он — часть метро, как долбаные рельсы на путях. А остальные — смрад, уцелевший в Катастрофе. Самый последний мусор, в то время как другие, нёсшие добро и любовь на своих кровоточащих ногах, сгинули в пламени ракет. Если ты нажмёшь на курок, мне тоже придётся ответить.
— Что с тобой происходит?! — кричал кавказец, когда мы нацелили друг на друга оружие. Чума как обычно сделал вид, что он — святой дух, летающий где-то в воздухе. — Всё из-за истины? Скажи, какого чёрта мы вообще пошли через Пушкинскую? На Влады, а мы же туда идём, как я понял, можно через Садовую попасть. Сам виноват!
— В том-то дело: ты нихера не понял. Садовая, Спасская, Х*ясская — один большой блошиный рынок, где тебе нож в спину всадят только за патроны и за оружие, кое мы проносим. Даже за бутылку воды. Тебе не понять, что монстры намного гуманнее людей. Намного честнее. Они сразу убивают, а не улыбаются перед тем и не называют тебя своим другом. Об этом не подумал? Про слабо изведанный тоннель Спасская-Достоевская умолчу.
— Молох, ты понимаешь, что совсем скоро Минотавр твой окрепнет и станет ещё сильнее?
— Понимаю. Вот именно тогда, если мы с ним столкнёмся, я его убью — в ответ на мою реплику Меррик вычерпнул мозги из черепушки бедняка и направил их себе в пасть. Чавканье умиляло и одновременно сводило с ума. — Истина, Ахмет, главнее всего. А она даже в том, что израненное существо сильнее всех нас.
Я ждал ответа, но он не последовал. Вместо сего я дал знак спускаться на пути и продолжать маршрут. Мутант напоследок что-то проблеял своим обрубком языка, но его, так и так, никто не услышал. Груз облегчения оползнем свалился с моих плеч, когда мы покинули Пушкинскую и последние культи жертв скрылись в новой глотке тоннеля.
— Что ты там говорил про силу? — поинтересовался брат Вано, когда мы прошли значительное расстояние от Королевства кривых и оторванных конечностей.
— Был такой в древности китайский мыслитель: пропагандировал свою философию. В общем, говорил он о том, что слабость велика, а сила ничтожна.
— Поясни — и снова Чума, мать его за ногу, перепугал!
— Представьте: когда человек рождается, он слабок и гибок, а когда умирает, то крепок и чёрств. Когда дерево растёт, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жёстко, оно умирает. Чёрствость и сила — спутники смерти, в то время как гибкость и слабость выражают свежесть бытия. Потому, что отвердело, то не победит.