Молоко с кровью
Шрифт:
– Была любовь… Убили ее мужа еще в Гражданскую. Говорила, вот берегу намысто и передаю от матери к дочке, потому что если нитка не порвется, то я своего милого и на небе встречу, а если порвется – пропала я навеки.
– Так и сказала? – едва слышно прошептала Маруся и вспомнила, как старая баба в ее сне все искала своего любимого.
– Так и сказала… А я однажды, уже после войны, в доме хлопотала, намыстом за крюк на стене зацепилась… Нитка – тресь! – закачала головой горестно. – Ох и ревела я тогда! Как корова. Думала,
– Я помню! – вскочила Маруся. – Курица! Пеструшка! – Матери в очи глянула. – Мама! И зачем ты мне намысто отдала? Я ж маленькой была.
– А я себе, дочка, так рассудила: отец твой умер от ран, нитку я порвала, бабе Параске встречу с мужем на небе испортила… Ну, думаю, пусть уже Марусе будет, а я как-нибудь и так…
Маруся обвела взглядом комнатку, и она вдруг стала необъятной, как белый свет. Зачарованно улыбнулась:
– Мама… Ты веришь, что намысто счастье дарит? Это же страшно! Так страшно, мама! А если беда… Если потеряется или украдут злые люди, или еще какое горе? Это ж страшно, мама!
– А тебя, Маруся, намысто горем не ударит…
– Почему?
– Закончилась на тебе его сила.
– Отчего же?! – испугалась еще больше.
– А баба Параска говорила – «от матери к дочке», и до тебя все женщины в нашем роду девочек рожали. А ты… – улыбнулась, к дивану наклонилась, где малыш носиком сопел. – Внучок… Мальчик наш родненький. Юрчик, красота моя ненаглядная.
– Значит, для моей судьбы все равно – есть намысто или нет?
– Пусть бы так было… Потому что кораллы эти – прихоть большая. Ничего, кроме любви, к сердцу не допустят. – На дочку подозрительно глянула. – А чего это ты завела беседу про кораллы? Домой не идешь? И муж тебя не забирает?
– С тобой побыть захотелось. А он – там, в новом доме.
– Или поссорились?
– Да нет. Все в порядке.
Маруся пошла к открытому окну, прислонилась к оконной раме, засмотрелась на раскидистый сиреневый куст у забора.
– Мама… Мне сон снился…
– Что, дочка? – насторожилась Орыся. – Говори…
Маруся открыла было рот, да вдруг заметила, как в ночной тьме загорелось окно в Барбуляковой хате.
– Говорят, Татьянка Степкина родила…
– Девочка… – ответила Орыся. – Да такая хорошенькая. Как солнышко. Рыжая, носик пимпочкой…
– Не горбатый?
– Да нет. Говорю ж, хорошенькая девчушка.
– И что… – пристальнее всмотрелась в ночь. – Хорошо живут?
– Да живут, чего б им не жить. Днем – не разгинаются, ночью Степка за село к ставкам бегает. Татьянка говорила – хоть бы головастика принес. Только зря время тратит. – Орыся встала из-за стола, сложила недоштопанные чулки в круглую плетеную корзинку. – Давай спать, дочка, потому что если Юрчик проснется среди ночи, вот тебе и весь отдых будет.
Маруся в последний раз глянула на темную улицу – свет
– А где это ты Барбулякову малявку разглядывала, что такой хорошенькой она тебе показалась?
– В сельпо, – ответила Орыся.
Марусина мама и Барбулякова жена встретились в сельпо неделей раньше. У Орыси соль в доме закончилась. Посчитала копейки и пошла в хоть и аккуратненький, но совсем небогатый на товар ракитнянский магазин. Около продавщицы Галины стояла Татьянка с младенцем на руках.
– Ну дай хоть взглянуть! – уговаривала продавщица библиотекаршу.
– А вдруг у вас, теть Галя, глаз недобрый.
– Что?! У меня глаз недобрый?! – оторопела продавщица. – Да как у тебя язык повернулся такое ляпнуть? Как, значит, костюм твоему немцу из-под прилавка для свадьбы добыла, так все в порядке, а как на дитя посмотреть, так уже и глаз недобрый.
– Ну, ладно, ладно! Чего вы раскричались? Еще ребенка испугаете! – цыкнула на продавщицу Татьянка и с неимоверной гордостью осторожно откинула край одеяльца, в которое была укутана ее дочка. – Смотрите уж!
Орыся и сама заглянула.
– Ох и хорошенькая! – закачала головой.
– Ладненькая! – согласилась продавщица. – И нос, уж извини, Татьянка, не такой, как у тебя.
Татьянка Орысю заметила.
– Добрый день, теть Орыся.
– Хорошенькую… хорошенькую девочку родила. – Орыся знай усмехается. – Знала бы, что встречу, хоть бы гостинчик какой с собой прихватила.
– Зачем? – удивилась библиотекарша. – У нас всего полно. Степа мой как сумасшедший работает, только бы у нашей Ларочки все было.
– Ларочкой назвали? – спросила Орыся.
– Ларисой, – Татьянка ей гордо.
– И имя хорошее. – Орыся по карманам шарит. – Какая досада… Хоть бы какой-нибудь гостинчик для ребенка… – В кармане что-то отыскала, достала и Татьянке протягивает. – А вот… Конфетка. Возьми! Возьми, Татьянка. Говорят, нельзя малому, впервые его увидев, ничего не дать. Плохая примета.
Татьянка одной рукой прижимала к себе доченьку, другой взяла из рук Орыси конфету и вдруг покраснела до корней волос. Орыся и продавщица Галина того и не заметили. Орыся соли взяла, продавщица на нее ворчала:
– И что это ты, Орыся, за такую новую примету придумала – чтобы все ребенку что-то несли, словно новый Иисус Христос родился. И я тоже ей должна что-то дать? А если у меня нет ничего?
– Галя, у тебя за спиной на прилавке полно коробок и пакетов, – отмахнулась Орыся. – Все равно воруешь…
– Что?!
И сцепились бы, да Татьянка глазами сумасшедшими на дочку показала – мол, молчите, тетки, потому что если вы мне дочку разбудите, то я вам тут настоящую бучу подниму! И к Орысе обернулась: