Молоко с кровью
Шрифт:
– Давай уже, Степа. Иди. Ты мне сегодня особенно нужен.
Немец объявился аж после полуночи. Положил конфету на подоконник.
– Какая-то ты сегодня грустная, Маруся.
Из окна наклонилась, намысто Степку по щеке ударило.
– Прости меня, Степа… Недоброе я дело сделала, когда тебе горбоносую сосватала.
– Пустое, – пожал плечами. – Я ее не замечаю, а теперь и она от меня отстала.
– Нет, Степа, не пустое. Паскуда она. Берегись ее.
– Говорю, пустое, Маруся, значит, пустое. Отчего это ты о ней вспомнила?
Рассмеялась.
– Не
– Так мне?.. – уже к окну было пошел.
Маруся остановила, конверт дала.
– Очень прошу, Степа. Отнеси письмо в почтовый ящик около конторы. Да так, чтобы никто не заметил. Слышишь?
– А что за письмо?
– Очень важное. Очень… – говорит. – И сразу вбрось. Обещаешь?
– Пойду? – на Марусю глянул. – Ты ж окно надолго не закрывай…
– Поторопись…
Прошел день, второй, неделя, а в Ракитном ничего не происходило. Не понаехали районные партийцы с проверками, не напечатали в районной газете фельетон про гнусные поступки коммуниста Поперека. Тихо. Маруся от напряженного ожидания даже испортила платье подружке Лене, жене Кости-баяниста.
– Переделаю! – пообещала и все выглядывала на улицу: не едет ли незнакомая машина с чужими людьми. Но вместо чужих людей через неделю к Марусе ворвалась разъяренная Татьянка.
– Чего тебе?! – грубо спросила Маруся. – Сказала уже – шить не буду.
– Да сдалось мне твое шитье! – зашипела Татьянка и помахала перед Марусиным носом тем самым письмом, которое Маруся так старательно писала неделю назад.
– Что это? Твой Поперек заставляет тебя конспектировать все, что с тобой вытворяет? – нахмурилась.
– Ты писала? Ты? Ты? – тряслась Татьянка.
– Дай почитать, тогда и скажу! – отрезала Маруся.
– Не придуривайся! Ты про меня с Попереком в район написала! Ты! Знаю! Потому что завидуешь мне так, что аж колотит тебя. Завидуешь! Завидуешь! А не знала, глупая твоя голова, что у моего Поперека в районе друзей полно. И секретарша… Письмо не зарегистрировала, а скорее ему отдала. Ясно тебе?!
– О! Так он еще и с секретаршей районной спит?! – Маруся уже не могла сдерживать гнев.
– А то ты не знаешь, как это делается?! Сама со старым Старостенко спала и все ему на ухо свои капризы нашептывала. Это ты, гадюка, его заставила, чтоб он меня с этим немцем драным поженил! Ты! Ты, гадюка… А я б могла за Поперека выйти или еще за кого из начальства! А ты…
Маруся размахнулась да ка-ак врежет библиотекарше по щеке. Та и рухнула. Об стул головой ударилась, сидит на полу и аж воет от ненависти. Маруся ее за шкирку схватила:
– Ты хоть светлую память Матвея Ивановича не тревожь, сволочь! И по себе всех не равняй! – умолкла, библиотекаршу тряхнула. – А письмо такое каждый написать мог. Сама языком по селу понесла. Я у тебя не допытывалась. Да и окна в библиотеке – полметра от земли. К ним разве что младенец не дотянется.
Библиотекарша
– Господи, как же я не подумала… Что ж делать?
А Маруся – дальше. И аж дрожит.
– Верно, уже все Ракитное над твоими с Попереком подвигами смеется. Вот, нужно к клубу сходить, а то все шью и шью, никаких новостей не знаю. А около клуба люди отчего-то вторую неделю перешептываются и так хохочут, что аж в моей хате слышно. Нужно сходить.
Библиотекарша побелела и всхлипнула.
– Маруся! Мы ж подругами когда-то были! Маруся! Что делать?!
– Пусть твой Поперек чешет из Ракитного, пока его, как очень перспективного, куда-нибудь на Дальний Восток не отправили.
– Скажешь тоже! Он же себе не хозяин. Куда поставили, там и должен… – Заплакала. – Маруся! Он меня живьем съест. Клялась, что никому не скажу, а теперь он думает, что я…
– А ты ему про окна скажи, – приказала Маруся. – Пусть сам в них заглянет, когда будет у библиотеки крутиться. Потому что районная секретарша письмо перехватила, а люди тем временем, верно, уже десять новых написали. – Плюнула. – Тьфу, мерзость! Чтоб вам…
Указала библиотекарше на дверь:
– Сама увидишь – не уедет твой Поперек из Ракитного, тебе же хуже будет.
Татьяна испарилась, а Маруся так расстроилась, что аж пальцы иголкой исколола: и что теперь делать?
Не сдалась. Полгода писала в район, и в начале семьдесят седьмого Поперек таки исчез из Ракитного за день, словно и не было его тут никогда. Библиотекаршу с собой не позвал.
– Производственные шлюхи остаются на месте производства в наследство новому руководству, – сказал Татьянке без церемоний во время последнего полового акта.
Библиотекарша застыла в тяжкой женской скорби, потому что – куда ни кинь – никому не нужна. Могла бы к мужу прислониться, так за два года под Попереком так привыкла пренебрегать им да насмехаться, что теперь и подступиться боялась.
Через месяц после отъезда Поперека библиотекарше стало не до скорби. Такой страх охватил, хоть в петлю: Поперек, уехав из Ракитного, оставил свое семя. В библиотекарше.
– Аборт?! – испугалась старая учительница Нина Ивановна. – Ни за что, дочка! – И добавила торжественно: – Будем рожать, – словно ее саму девять месяцев будет выворачивать от токсикоза и выкручивать от боли во время родов.
– А Степке как сказать? – ляпнула Татьянка.
– Я его сама обрадую, – ответила учительница и однажды притащилась в тракторную бригаду, где Степка уже бригадиром был.
– Поздравляю, дорогой зять!
– С чем? – спросил немец.
– Со вторым ребеночком. Татьянка беременна. Будет Ларочке братик. Или сестричка!
Немец чуть не упал. На женину мать сквозь очки глянул, бригаду оставил и пошел домой. Горбоносая жена, как засватанная, сидела на диване и с мольбой смотрела на мужа.