Молоко с кровью
Шрифт:
– Не скажу…
– Э, нет! Скажи, – настаивал.
– И зачем? Это ж она мне говорила, не тебе…
– А я, получается, не при деле…
– Степочка, не обижайся. Такую глупость пожелала, что и говорить стыжусь.
Немец встал, вытянул из кармана сигарету и сказал:
– Ну, тогда пойду… Покурю.
Библиотекарша испугалась.
– Да ты что! Стыд… Да стой, ладно! Ладно, скажу…
Степка покрутил в руке «Пегас», но не спрятал. Снова сел на кровать. Татьянка смущенно ухватилась за край фаты, выдохнула, опустила глаза.
– Сказала: «Любовника
– Что?! – Степка аж сигарету выронил. Встал, на месте топчется – а злость со стыдом выкручивают нутро. Очки поправил.
– Пойду… Покурю. – Татьянку, в пиджак вцепившуюся, оттолкнул. – Чего это ты?! Сейчас вернусь!
– Степочка! Не ходи! Не бросай меня в такую ночь… Умоляю! – плакала. – Зачем я тебе сказала? Зачем? Я ж ей не верю. И любовников заводить не собираюсь. Степочка!
Немец снова опустился на край кровати и сказал:
– Горилки хочу…
Через минуту молодые вдвоем сидели на новой двуспальной кровати и пили самогонку из большого бутыля, потому что всю горилку на столы выставили, а в Степкиной кладовой только самогонка и завалялась.
– Вот научусь… и буду любить тебя… как безумная, – путалась в мыслях молодая.
– Что-то ты меня все обещаниями кормишь – «буду» и «буду»… – зашатался молодой и упал на кровать.
Татьянка смерила его взглядом, стянула свадебное платье и упала рядом со Степкой.
– Вот прямо сейчас и буду! – заверила отчаянно смело.
– Хорошо. – Степка приподнялся на локте, не удержался – упал лицом на Татьянкины груди и попросил: – Татьянка, а ты можешь с меня штаны снять?
Татьянка усадила немца на кровати, и пока стягивала с него штаны, сорочку, он все смеялся как ненормальный:
– Слышь! Вот ведь я тебя не касаюсь! Правда? Не касаюсь… Ты сама все делаешь, а я – не касаюсь…
Библиотекарша раздела молодого, повалила на кровать, на той же нервной ноте сбросила с себя все, что осталось, упала рядом и прошептала:
– Делай уже, как можешь! Делай или умру!
Степка махнул головой и придавил Татьянку к постели.
– Ого! Да какой же ты тяжелый! – удивилась, потому что на вид Степка скорее воробьем казался, чем кабаном. Напряглась, глаза закрыла – страшно! – и вдруг охнула от неожиданной, острой боли, замешанной на незнакомых ранее желании и почти животной похоти. «Брехала, стерва!» – мелькнуло в голове, и библиотекарша попыталась сосредоточиться на собственных ощущениях, чтобы потом в деталях похваляться перед ракитнянскими девками, но возбуждение закрыло ей глаза и отрубило мысли.
– Степочка… – только и взвизгнула.
Маруся сидела на кожаном диване и сжимала в руках бусы из горного хрусталя.
– Маруся, хватит тосковать! Такая ты неприкаянная, словно тебя не дом новый ждет, а лачуга в степи! Собирайся уже, через час машину подгоню! – не выдержал Лешка.
Он заскочил с тока домой на минутку, чтобы проверить, как жена манатки собирает, а она сидит, как засватанная, и прозрачные
– А что за день сегодня? – она ему.
– Среда! – зубами скрипнул.
– В четверг переедем, – ответила. Камешки прозрачные отложила и пошла на кухню.
– Почему? – следом за ней.
– В четверг на новом месте во сне судьбу свою увижу, – говорит.
– Какой тебе еще судьбы? А? Муж у тебя есть, хата новая тоже, ребеночек, надеюсь, будет когда-нибудь… Чего тебе еще не хватает?
– Не сердись, – сковородку на плиту поставила, газ включила. – За один день новая хата не развалится.
– Один день?! – рассвирепел Лешка. – Ты мне вторую неделю голову морочишь – «завтра», «завтра»…
Смолчала. Глазами прожгла и стала лук резать.
– А пропадите вы все пропадом! – процедил Лешка и хлопнул дверью.
На улицу выскочил, в колхозный «бобик» вскочил.
– Выпить есть? – водителя спрашивает.
– Ну… – не знает, правду начальству говорить или соврать ради собственной безопасности.
– Давай уже! – потребовал, полста заглотил. – Поехали!
Маруся провела мужа взглядом, убрала сковороду с плиты и пошла в комнату. У раскрытого окна стала… Со дня Степкиной свадьбы месяц прошел. Месяц, как Маруся коралловое намысто не надевает. Закинула невесть куда, хрусталь – на шею, как удавку. Думала, освобождение, а оно что-то… Вот дом новый… Из окна лавки на улице не разглядеть. А немцу ж… Чтоб к открытому окну дойти, сто раз с соседями поздороваться нужно… Где уж конфетку на подоконник положить. Усмехнулась печально: что там выдумывать! Не ходит немец под окошко! Как Маруся женила его на горбоносой, так и перестал ходить. Забыл! Забыл… Правда и то, что и сама окошко почти не открывает. А так и лучше! Пусть так и будет. Пройдет все. Пройдет…
От окна отошла, комнатку взглядом вымела.
– А и буду собираться!
Торбы нашла, стала складываться. Как вечер упал, Лешка домой вернулся. На вещи упакованные глянул, удивился:
– Так что? Переезжаем завтра?
– Я ж сказала…
Повеселел.
– Последними припремся! Люди уже горилку на новосельях пьют, а мы…
– И мы успеем, – к мужу подошла, принюхалась. – А ты, вижу, уже успел где-то набраться.
– Повод был, – соврал. Не жаловаться же ей, что сама разъярила до предела.
– Тогда ложись, а я еще гляну – вдруг что забыла.
– Дай помогу, – говорит. – Вместе ляжем.
– Вместе так вместе, но ты к стене повернешься и все, а то что-то меня от запаха горилки аж выворачивает.
– Выворачивает? С чего бы это?
– А может, ребеночек будет.
– Ребенок?! – просиял. К Марусе бросился, целует, а она отворачивается, потому что и вправду что-то совсем плохо.
Лешка к окну подскочил.
– Сейчас как крикну на все село! Пусть знают, что у нас… – рукой на что-то твердое на подоконнике наткнулся. – О! Конфета… – Ей протягивает. – Маруся! Конфету хочешь?