Монастырь в миру. Беседы о духовной жизни

Свенцицкий Валентин Павлович

Когда подумаешь обо всем этом, есть от чего страдать и плакать, видя человеческое неверие.

Много всяких мудреных и ученых опытов и исследований сделано над составом материи. Химия и физика и целый ряд других естественных наук исследуют и изучают природу, но что такое жизнь, как было и есть, так и навсегда останется для этих исследований тайной. В этом чувствовании жизни заключается самая непоколебимая основа нашей веры в бессмертие и загробную жизнь. Надо почувствовать внутреннее течение, самый внутренний состав того, что есть жизнь, то, что содержится в твоей собственной душе, созданной по образу и подобию Божию. Для того, чтобы стать верующим человеком, для этого не нужно знать мудреных доказательств

бессмертия, нужно лишь широко открыть свое сердце для этого чувствования жизни и тогда твой внутренний бессмертный мир предстанет перед тобой в такой несомненности, твое тело, материальное твое бытие представится тебе до такой степени явно иным началом, чем этот открывшийся тебе внутренний мир твой, что не понадобится никаких логических и научных для веры в бессмертие доказательств.

Тогда никакие пустые слова о «сгущенном воздухе и электричестве» не смогут отнять у тебя «этой» великой драгоценности – веры, которая есть не «поповский обман» и не несбыточная греза, а самая несомненная, самая непоколебимая правда.

Аминь.

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В Москве умирает великий пастырь, настоятель храма во имя святых Адриана и Наталии, о. Александр Стефановский.

Я только что был у него, и мне хочется начать свою сегодняшнюю беседу с этого всю душу наполняющего впечатления.

Я знал о тяжкой, смертельной болезни о. Александра – у него рак желудка – и пришел к нему проститься. Я не знал, пустят ли меня. Я часто бывал у него и раньше, когда возникали какие-либо сомнения, когда сам не мог решить какого-нибудь сложного вопроса, именно у него можно было найти всегда благодатный, истинно духовный ответ. Но на этот раз я пришел не за этим, я шел проститься с ним. И когда я вошел в его комнату и увидал его, лежащего на постели, перекрестившегося, как всегда, при начале разговора и едва внятным голосом приветствовавшего меня, я почувствовал, что здесь уже совершается Таинство смерти. Но что же услыхал я и что я увидел? Я увидел счастливейшее лицо, как будто бы человек испытывал не страшные предсмертные страдания, а как будто бы перед ним открывалось нечто до такой степени радостное и светлое, что невольно отражалось и на его лице. И сказал он мне:

– Прошу ваших святых молитв, а когда умру, я весь в руках Церкви, прошу вас тогда особенно молиться о моей душе, – и дальше, после большой паузы, прибавил:

– Я своим сказал, Господь нас так любит, что всегда делает для нас самое лучшее, и если я умру, зачем же вам плакать, ведь это все из любви ко мне Господом делается, и самая смерть моя из любви Его ко мне.

Почему я сейчас вспомнил и почему я сейчас заговорил об этом? Я все время думаю об этих словах и все время испытываю необычайное чувство, как будто бы в этот-то страшный момент церковной жизни сказано какое-то самое нужное мне слово, хотя я уже ни о чем не спрашивал своего старца. Это слово о Церкви. Так устроить свою душу, чтобы в самых тяжких физических страданиях испытывать такую радость, такой мир, такую любвеобильность, такой покой, такую веру, такое упование, для этого нужно не только быть самому великим духом человеком, но нужно жить жизнью Церкви.

Вне Церкви нет истинного христианства и вне Церкви нет полноты истинного спасения. Да и в природе являет Себя Господь, и, созерцая жизнь вселенной, видим черты Творца Небесного, но полнота откровения дана в Слове Божием. И в нас заложены черты добра, и мы есть образ и подобие Божие, но достигнуть полноты спасения можно не этими своими хорошими чертами души, а вот этой полнотой благодати Божией, содержащейся в Церкви.

Когда задают

вопросы о том, можно ли спастись язычнику, который совершенно не знает о Христе, можно ли спастись людям, которые ничем не виноваты в том, что они не знают Церкви и христианства, это все праздные, ненужные, казуистические вопросы, ибо Господь распорядится так, как нужно с каждой человеческой душой. Но нам, нам-то открыто, что спасение лишь в истинной Церкви. Вот это нас касается, и это повелевает нам не безразлично относиться к тому, пребываем ли мы в истинной Церкви или нет. Ибо здесь идет речь не о каком-либо желании или нежелании нашем, каком-то капризе – это нам нравится, а это не нравится. Здесь идет речь о единственно важном в жизни земной человека – придет ли он через эту земную жизнь свою ко спасению.

Потому и вопрос, в истинной ли мы Церкви, имеет для нас не кабинетный, отвлеченный, а самый жизненный, самый важный для нас смысл, и непременно мы должны решить его, если не избираем сознательно пути погибели.

Вот потому в древней Церкви, когда это ощущалось всеми, так строго стоял вопрос о том, что требуется от членов Церкви, чтобы они могли считать себя принадлежащими к ней. Тогда не было такого положения, что верующие точно какое-то одолжение делают тем, что они не отпадают от Церкви. Тогда Церковь не ставила вопроса – хочешь ли ты исполнять то или иное, а категорически требовала исполнения своих законов.

Церковь не послабляла своих требований из-за того, что это трудно для понимания или исполнения, она возвещала истины, которые должны принять верующие, чтобы быть членами Церкви, и ограждала себя самыми строгими, самыми решительными мерами, отлучая от Церкви, запрещая в священнослужении.

Мы живем в эпоху возрождения Церкви.

Эти слова могут казаться странными, как, в самом деле, в эпоху торжествующего безбожия говорить о церковном возрождении?! Но это именно так. И потому строгость в требовании исполнения церковных законов также возрождается.

Это не черты характера того или иного отдельного пастыря – строгость, суровость, обязательность церковных законов, а это есть дух церковной современности.

О. Александр был любвеобильнейшим человеком, который никогда не возвышал голоса и который мне теперь сказал фразу, залившую меня краской стыда. Он просил у меня прощения и прибавил:

– Ведь я, иногда, позволял себе возражать вам.

Так он чувствовал свое великое смирение. И что же, разве о. Александр считал для себя или для своей паствы возможным нарушение церковных законов, церковных правил?

Разве он, по существу, не так же сурово и требовательно относился к этому? И разве там, где это касалось истин Церкви, он не так же дерзновенно и открыто всегда свидетельствовал о них? Возрождается этот суровый дух православия, который должен ограждать его чистоту. Все это невольно связывается у меня со впечатлением моего прощания.

Мне думается, ведь проверка: зачем и как жил человек, это – его смерть. Не то есть проверка, как мы живем, не думая о часе смертном, как мы смеемся, как мы отдаемся всевозможным страстям, какие мы испытываем удачи в жизни, как мы ликуем, забывая о смерти – все это суета, все это пройдет.

Настоящий ответ в прожитой жизни дается в смертный час. И нельзя выразить словами с достаточной полнотой того чувства, которое испытываешь, видя вот такую приготовленную к вечной жизни душу человеческую. Это могла сделать одна Церковь благодатью Божией. Никогда самый хороший от природы человек не будет в состоянии так встретить смерть. Для этого надо быть в Церкви, а для этого надо знать, где истинная Церковь, для этого нужно пребывать именно в этой истинной, Святой, Соборной, Апостольской, Православной Церкви, где совершается Таинство Евхаристии, ибо оно, это великое и страшное Таинство, совершается лишь в одной истинной Церкви.