Монастырские утехи
Шрифт:
пожевал бороду.
— Тогда упустим жеребца, — возразил Скороамбэ.— А так захватим и коня, и грека, и
хозяйскую награду за голову Амоашея.
Святой отец успокоился.
— Молодец, Скороамбэ... Ты весьма осмотрителен. А я в одних лошадях смыслю, в людях
же ошибаюсь,— закончил он, лукаво вздыхая.
Но втайне подумывал, хорошо бы избавиться и от русского, и от боярина и, вырвав скакуна из
когтей конокрада, оставить его себе.
После торопливого
тревожными мыслями. Мучительно пытался он себе представить, как встретятся грек с
конокрадом, и не мог. Кто кого надует?
Он так и видел Яни в пролётке с мешком денег, зажатым в ногах. А Амоашей? Верхом на
жеребце или держа его под уздцы? И как его передаст? То есть как произойдет обмен? Грек
протянет конокраду деньги. Но как тот вручит греку лошадь? Ведь разбойник может, сидя
верхом, схватить деньги и дать дёру. Три скачка — и он уж далеко, а Яни остался с носом... До
Яни ему какое дело — он о себе думает. Значит, непременно нужно, чтобы конокрад вначале
спешился... И священник ужаснулся глупости грека.
Но он всё возвращался к тому же. Может быть, грек, как человек осмотрительный, потребует,
чтобы до начала торга коня передали в руки его людей, и только потом отсчитает деньги. Здесь
поповские мысли окончательно смешались, и он просто не знал, как разрешить эту путаницу.
Но быть может, слуга удержит коня, невзирая на его норов?
Батюшка поочередно влезал в шкуру каждого — то конокрада, то грека, мучительно пытаясь
предугадать их мысли, чтобы знать, как защищать их интересы в этом столкновении. Он
мысленно поучал их, какие меры должен принять каждый, дабы не быть обманутым и,
наоборот, провести другого. Потом, оставив их в покое, вернулся к себе и к русскому.
Предположим, что Яни купит скакуна. Как заполучить его у грека прямо там, на месте? Казак
поручился, что ему не понадобятся ни люди, ни оружие, ни даже петля. Только бы это оказался
его Мурад — казак у дьявола его вырвет, не то что у человека. А он как идиот... Послушался
этого дурня! Даже не задержал Скороамбэ... И всё — тут он себе признался — одна жадность.
Теперь он видел, какие совершил ошибки: грек уведёт у него добычу из-под носа. И ещё до
наступления темноты погрузит её на корабль и увезет в Стамбул. Что ещё может придумать
Маргиломан?
И снова его охватила дрожь: а если конокрад знает, что за ним идут по пятам? И сам напал на
их след? Может, даже через Скороамбэ, может, тот подкуплен? И, стакнувшись с Яни,
расставил ему капкан,
ничего удивительного. Один берет деньги, другой — скакуна. Если Яни продаст конокрада
властям, то потеряет лошадь, та попадет тогда в руки боярину. Значит, ему нет смысла быть
нечестным. Амоашею, таким образом, нужно избавиться от скакуна, который поработил его, и
снова выйти на белый свет — к новым делам и наживе. Между ними стоял единственный
недруг — он, священник... Может, они сговорились его уничтожить! До самого рассвета
батюшка не сомкнул глаз — так мучали его тревожные мысли. На заре он порядком помаялся,
пока очухался казак, который спал как убитый...
Рассвет застал попа с русским в высокой и густой, как завеса, кукурузе; и вдруг они увидели
коляску грека: убранная с истинно восточной роскошью в золото и пурпур, она въезжала в
район укреплений. На козлах, кроме кучера, сидел конюший, а два гайдамака с карабинами
скакали по обе стороны.
Немного погодя зашуршала кукуруза и с противоположной стороны выскочил на белом коне
Амоашей, держа рядом на поводке другую лошадь. Поп подтолкнул локтем русского — мол,
что это? Русский вытаращил глаза. Он ожидал, что его любимец переменился. Такого он и не
мог себе представить. Конокрад не посмел коснуться коня. Не решился осквернить его красоту.
Свет играл на его гордой белизне, как на мраморе. Не долго думая русский засвистел своего
казачка, с которым обошёл — как со сказочной разрыв-травою — страну вдоль и поперек.
Белый жеребец под конокрадом вдруг остановился как вкопанный, навострил уши, задрожал и,
вытянув шею в направлении зова, ответил долгим ржанием. Он ждал, весь устремившись на
звук. Все повернули головы. Конокрад, заподозрив ловушку, схватил поводья зубами,
раскорячил ноги, вонзая шпоры, и потянулся за пистолетом. Но не успел его выхватить: из
кукурузы выскочил казак и одновременно послышался по-русски окрик: «Стой!» Конь застыл,
как белая скала, не сводя глаз с хозяина. Напрасно конокрад вонзал ему в бока шпоры. Теперь
ни одна сила в мире не могла сдвинуть его с места.
Русский облегчённо вздохнул — словно гора с плеч — и выкрикнул новый приказ. Конь
вздрогнул. И прежде чем конокрад спешился, Мурад рухнул на землю, подмяв под себя левую
ногу всадника. Все, даже стоявшие далеко, слышали, как хрустнула кость.
Ещё один приказ хозяина — и жеребец вскочил, оставив конокрада на земле.