Монологи и диалоги о постмодерне и постмодернизме

Зубков Владимир Николаевич

Агностические настроения, «поддерживаемые» мировыми и гражданскими войнами, социальными революциями и экономическими кризисами, преобладают вплоть до середины XX века, когда становятся очевидными успехи научно-технической революции (НТР), сущность которой, как писали в советских изданиях, заключалась в превращении науки в непосредственную производительную силу. Так, электроника и новые композиционные материалы позволили создать продвинутые информационные технологии, высокоскоростной транспорт, ракетно-космическую технику, автоматизировать производство.

Не случайно, что в это время была предпринята очередная и вероятно последняя попытка открыть универсальные законы, объясняющие мир. Речь идет об общей теории систем и создании на ее основе кибернетики – науки об управлении системами. Основная идея была очень простой: если весь мир это система и состоит из систем – технических, биологических, человеко-машинных, социальных и т. д., то можно определить основные свойства, присущие всем системам, и вне зависимости от их природы целенаправленно воздействовать

на них. Эта идея стала популярной не только в научном мире (множество исследователей в разных странах и научных областях, научные общества, монографии и периодические издания), но и в народе. Не зря Л. Гайдай, тонко чувствовавший пульс времени, включил тост про кибернетику в свой фильм «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика». Однако ни общая теория систем, изучавшая равновесные системы, ни появившаяся в последней четверти века синергетика, обратившаяся к системам неравновесным, в общем, не дали нам ничего существенно нового для самопознания, понимания общества и мира в целом.

В конце 1960-х годов снова наблюдается разочарование в науке, и эта тенденция сохраняется до сих пор. Во-первых, становится совершенно очевидным, что научно-техническое развитие влечет за собой целый ряд негативных и даже угрожающих последствий. Техногенные катастрофы, несмотря на все усилия специалистов, продолжаются, природные катастрофы прогнозируются с большим трудом, наука так и не может дать однозначных ответов на важнейшие вопросы современности, многие технологии и вещества сначала объявляются панацеей, а потом – серьезной опасностью. Что же после всего этого думать простому обывателю? Во-вторых, к середине 1970 годов темпы НТР заметно снизились, и в том числе потому, что человек-оператор в силу своей природной (биологической) ограниченности может управлять техникой лишь ограниченной сложности. Кроме того, усложнение техники снижает ее надежность. Поэтому современная техника, конечно, более удобная и «накрученная», но принципиально не отличается от техники сорокалетней давности. Сегодня ощутимый прогресс мы наблюдаем лишь в сфере информатики и связи [103] . В-третьих, социальные проблемы и войны видоизменяются, но никуда не исчезают. Современный международный терроризм сравним разве что с новой мировой войной. После недолгого перерыва возобновилось противостояние Запада и Востока. Современное состояние демократии вызывает разочарование у все большего числа людей. Кризисы перепроизводства сменились финансовыми кризисами, имеющими глобальный характер.

103

См.: Глуховцев В. О., Салахова А. И. Онтологические основания мировоззренческого кризиса современности // Век глобализации, 2016. № 1–2. С. 51–52.

На этом фоне в 1960–70 годы развиваются имеющие агностическую направленность герменевтика, постпозитивизм, неорационализм и постмодернизм, приобретают особую актуальность междисциплинарные исследования неопределенности и риска. Программным для современного научного познания можно считать высказывание одного из основоположников рискологии Н. Лумана: «Будущее неопределенно, и потому есть риск. Свободного от риска поведения не существует» [104] . В том числе не свободны от риска ошибки и деятельность ученого, и тем более применение результатов этой деятельности на практике.

104

Луман Н. Понятие риска // THESIS, 1994. Вып. 5. С. 155.

Что касается теории познания в целом, то в XX веке его основные направления (несмотря на богатую палитру различных и неоднозначно трактуемых теорий и школ) чаще всего определяют как сциентизм и антисциентизм. Сциентистсткое направление – позитивизм, прагматизм, философия техники, системный подход, структурализм и продолжающие традиции немецкой классической философии неокантианство, неогегельянство и марксизм – соотносится с гностицизмом, рационализмом и верой в научно-технический прогресс. Антисциентистское направление – многочисленные теории религиозной философии, философия жизни, феноменология, философская антропология, экзистенциализм, герменевтика и обсуждаемый нами постмодернизм – соотносится с агностицизмом, иррационализмом и опасениями по поводу научно-технического развития. На протяжении века эти направления сосуществуют и полемизируют между собой, но похоже, что, в конечном счете, антисциентизм все же побеждает.

В центре антисциентистского мышления находится человек, смысл его существования, возможности его свободной самореализации, а эти проблемы не имеют рациональных решений. Наиболее ярко антисциентистский тип мышления проявился в экзистенциализме, который приобрел наибольшую популярность в период с середины 1940-х до середины 1960-х годов.

Если для сциентистов истина добывается субъектом, беспристрастно препарирующим объект, то для экзистенциалистов истина открывается человеку в экзистенции – непосредственном переживании, а значит и понимании им своего существования – себя и бытия. Специфика этого переживания у разных авторов различна. По К. Ясперсу, подлинная экзистенция переживается в «пограничных ситуациях» – смерти, страдания, борьбы за

обыденное существование, неизбывной виновности и представленности воле случая, которые человек не в состоянии изменить. От неизбежных в жизни опасностей и крушений человек ищет убежище в достижениях науки и техники, в поддержке со стороны общества, семьи, в вере и духовности. Однако все это – частности в мире тотальной ненадежности, которые не устраняют постоянной угрозы человеческому существованию [105] . Для Ж.-П. Сартра каждый человек ничем не предопределен, уникален и не может быть объяснен ни ценностями, ни социальными предписаниями. Поэтому экзистенция – это процесс творения человеком себя посредством свободного выбора. Оборотной стороной его свободы и опоры только на самого себя выступает чувство тревоги. У Н. Аббаньяно основным инструментом философского анализа является возможность, противопоставляемая необходимости. Существуют и другие интерпретации, но все они едины в том, что экзистенциальная истина не есть нечто цельное, тотальное – она находится в процессе постоянного становления, и поэтому всегда не завершена (подобно постмодернистскому знанию).

105

См.: Буржуазная философская антропология XX века / Отв. ред. Б. Т. Григорьян. М.: Наука, 1986. С. 25–26.

Несмотря на то, что опыт каждого человека уникален, он не является зацикленным на себе «интроспектом». Человек всегда включен в конкретные жизненные ситуации, и поэтому должен соотносить себя с другими людьми. Эта проблема интерсубъективности решается посредством раскрытия (по К. Ясперсу, «прояснения») экзистенции в процессе экзистенциальной коммуникации, когда люди открываются друг другу как самоценные неповторимые личности и становятся соучастниками экзистенциального переживания. Однако эти интеракции небеспроблемны и могут быть связаны с агрессией и борьбой.

В последней трети XX века помимо противостояния происходит конвергенция сциентистских и антисциентистских взглядов, в наиболее явном виде проявившаяся в постпозитивизме. Напомним, что в концепции рационального поведения К. Поппера любое коллективное, а тем более индивидуальное знание, в том числе и научное, существует в виде предположений, носит гипотетический характер, подвержено ошибкам и не позволяет сформулировать всеобщие законы. Поэтому ученый отстаивает либеральный взгляд на рациональность, связывая ее с сотрудничеством и конкуренцией между множеством действующих индивидов. Последние, с одной стороны, преследуют собственные цели, с другой, – находятся друг с другом в состоянии постоянного диалога по поводу возникающих противоречий. Этот диалог носит рациональный характер в том смысле, что принимает во внимание доказательства, а не личность и статус доказывающих. В соответствии с этим система коммуникации действующих и конкурирующих друг с другом субъектов должна быть основана на признании всякого, с кем общаются, потенциальным источником разумной информации и доказательств (принцип толерантности) [106] .

106

См.: Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2 тт. / Пер. с англ. под общ. ред. В. Н. Садовского. М.: Культурная инициатива; Феникс, 1992. Т. 2. С. 261.

Критический рационализм К. Поппера – программное положение постпозитивистов. Так, И. Лакатос провозглашает принцип фальсификации знания, П. К. Фейерабенд – эпистомологический анархизм как отсутствие универсальных методологических правил, М. Поланьи – фидуциарный посткритический подход, в соответствии с которым мы полагаем больше, чем можем доказать, и знаем больше, чем можем выразить словами. К постпозитивизму близки взгляды неорационалистов (Г. Башляра и др.).

Помимо проведения в жизнь агностицизма как познавательного принципа можно назвать и другие факторы, объективно затрудняющие поиск научной истины: (а) истина для разных людей означает различные вещи, и ученые в этом смысле не исключение; (б) существует разрыв в отношениях между философией и наукой, инициированный еще О. Контом, в результате чего обе стороны должным образом не воспринимают друг друга; (в) возрастает дифференциация научного знания, что означает: во-первых, утрату взаимопонимания между учеными; во-вторых, все большую их специализацию и сужение областей, в которых они могут быть экспертами; в-третьих, потерю ими общей перспективы познания реальности.

Проблема перцепции истины весьма специфична и требует отдельного обсуждения [107] . Здесь скажем только, что в современной префигуративной культуре (М. Мид) происходит постоянная переоценка ценностей, изменяются жизненные установки и представления людей о мире, о себе и об их месте в этом мире. При этом наука все более перестает восприниматься как средство решения встающих перед людьми проблем. Поэтому каждая социальная группа решает их, опираясь на собственные ценности и представления.

107

См., например: Зубков В. И. Социологическая теория риска: Учебное пособие для вузов. М.: Академический Проект, 2009. С. 54–70.