Морально безнравственные
Шрифт:
Его руки сжимают мою талию, его тело прижимается к стене. Затем его член упирается в мой вход, головка едва успевает войти внутрь, а я уже бьюсь в конвульсиях, мои стены смыкаются вокруг него.
Один толчок — и он полностью внутри, растягивая меня и наполняя одновременно. Я чувствую липкость крови в сочетании с моими соками, когда он начинает двигаться внутрь и наружу.
— Может быть, это недостаточное наказание для тебя, — говорит он, его зубы царапают кожу прямо под ухом. — Может, мне стоит взять тебя в задницу? — я задыхаюсь от его слов и начинаю бороться. Но я ничего
Боже, я должна ненавидеть это… Я действительно должна.
Но мое изголодавшееся тело встречает каждый его толчок, впитывая каждую крупицу удовольствия, которое он может мне дать. Моя душа, с другой стороны, становится только мрачнее.
Теперь ты удовлетворена, Аллегра? У тебя есть все необходимые доказательства того, что твой муж — отвратительный ублюдок и изменщик.
Признавшись себе, что я жалкое ничтожество, которое не в состоянии справиться с собой, перестаю бороться.
Я просто позволяю ему трахать меня, ощущая каждый толчок его члена и то, как он прижимает меня к своей груди, как его бедра двигаются навстречу мне, его член входит и выходит.
Когда он, наконец, с рваным стоном освобождается, я, воспользовавшись тем, что он ослабил защиту, отталкиваю его, поправляю юбку и убегаю от его зова.
— Беги, ягненок, беги, — преследует меня его насмешливый голос, когда я поворачиваю за угол и снова пробираюсь в дом. Я чувствую, как смесь крови и спермы медленно вытекает из меня, и я нахожу укромный уголок, чтобы привести себя в порядок.
Я только что получила неопровержимое доказательство того, что мой муж — гребаный дегенерат.
Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить себя.
Я не буду плакать. Больше не буду.
Вместо этого, я укрепляю в себе способность противостоять любым эмоциям. И по какой-то неведомой удаче, когда я возвращаюсь на вечеринку, я мельком вижу свою мать.
И она тоже облегчает мне работу, направляясь в туалет. Думаю, теперь мне не нужно пытаться застать ее одну.
Я следую за ней, мои шаги приближают меня к моей цели этой ночи. Она входит в уборную, и я закрываю дверь, запирая ее за собой.
Она в кабинке, занимается своими делами, поэтому я прислоняюсь к стойке и смотрю в зеркало — в чужие глаза, смотрящие на меня.
Дверь кабинки открывается со щелчком, и она подходит к раковине, чтобы помыть руки. Краем глаза я наблюдаю за тем, как она выглядит такой беспечной, такой беззаботной, в то время как ее ребенок последние несколько лет борется между жизнью и смертью.
Как она может быть матерью?
Она собирается уходить, и я наконец говорю.
— Ты не узнала меня, мама? — я подражаю высокому голосу Киары.
— Боже мой, ты меня напугала. — Она поворачивается, оценивая меня. Она сужает глаза и улыбается. — Вот это костюм. Я вообще не могла сказать, что это ты, — она подходит ко мне
Она еще ни разу не прикасалась ко мне так нежно.
Я замираю, наблюдая за тем, как она впервые проявляет такую заботу. Она по-прежнему не замечает моей внешности, ее пальцы двигаются по моему телу, пока она пытается поправить мою одежду.
Как и положено матери.
— С кем ты теперь спала? — спрашивает она, проводя глазами по моим ногам, где трава все еще отпечаталась на коленях. — Я сказала тебе сбавить тон. Мы не хотим, чтобы люди сомневались в отцовстве Луки, когда мы, наконец, избавимся от Энцо, — говорит она, ее голос слегка укоряет, но в основном полон заботливой снисходительности.
— Сегодня вечером я думала о своей сестре, — перевела я тему на неудобную тему, желая увидеть ее реакцию. Черты ее лица сразу же меняются, и ее прежняя любящая улыбка теперь полна злобы.
— Не надо! — ее тон резок. — Помни, у тебя никогда не было сестры, — продолжает она, и ее извращенные слова причиняют мне еще большую боль.
— Может быть, ей не нужно было умирать, — продолжаю я допытываться, желая, чтобы ее уродство вырвалось наружу.
— Киара! — восклицает она, делая шаг назад, ее выражение лица возмущено. — Что на тебя нашло? Она никогда не была членом семьи! Она была просто кем-то, кого мы могли использовать и выбросить. Пусть это уложится в твоей голове. Она была средством для достижения цели. — Она смеется. — Она, конечно, дала нам все это, — размахивает она рукой.
— Прости, мама, я сегодня немного задумчива. Мы однояйцевые близнецы… Я подумала, что это я могла быть изгоем, а она — твоим любимым ребенком.
Ее руки хватают меня за плечи, и ее взгляд встречается с моим. Я вижу решимость и непоколебимую убежденность.
— Не надо, дорогая. Она никогда не смогла бы занять твое место. Я знала с того момента, как вы обе появились на свет, что мое сердце может любить только одного ребенка. Вы были такими чудесными… — она вздыхает. — Ты сразу же прижалась ко мне, обняла меня и предложила свою безусловную любовь. Твоя сестра, — ее ноздри раздуваются, глаза сужаются, — помимо того, что она почти заставила меня истечь кровью, она еще имела наглость плакать, когда я пыталась прикоснуться к ней. Она ненавидела меня с самого начала. Нонна предупреждала меня, что она приносит несчастье, и я начала понимать, насколько она плоха.
— Ты — все, о чем мог мечтать родитель, моя дорогая Киара, — она берет меня за руки, впервые в жизни обнимая меня по-родительски.
Я теряю дар речи, понимая, что то, чего я жаждала больше всего, было лишь иллюзией. Почему я жаждала ласки этой женщины? Я смотрю на нее сверху вниз, и мне почти стыдно, что я сделала бы все, чтобы получить ее одобрение — в том числе отдала бы себя в жертву Франце.
По крайней мере, теперь у меня будет чистая совесть.
— Спасибо, мама, — говорю я, давая ей минуту, чтобы впитать это взаимодействие, прежде чем лопнуть ее пузырь.