Морально безнравственные
Шрифт:
Лука, мой прекрасный мальчик, лежит на полу и пытается что-то построить из лего. С ним кто-то еще, вероятно, его гувернантка, и она помогает ему тщательно выбирать детали.
Я подношу руку ко рту, заглушая рыдания, глядя на своего малыша, такого взрослого, такого красивого. Он похож на Энцо, и в нем едва заметен мои черты. С его волосами цвета воронова крыла и зелеными глазами он похож на ожившую куклу.
Слезы скапливаются в уголках моих глаз, сдерживаемые эмоции грозят вылиться наружу.
Я
— Синьора, — начинает она, ее тон не слишком приятен.
— Мой муж в больнице. Я пришла, чтобы немного посидеть с Лукой, — лгу я сквозь зубы, надеясь, что я достаточно хорошая актриса, чтобы справиться с этим.
— В больнице? Что случилось? — она поднимается на ноги, выражение ее лица обеспокоенное.
Не слишком молодая, но и не слишком старая, гувернантка не так уж плоха на вид. Но ее внезапное беспокойство интересно.
Боже мой, неужели он и ее трахал?
Я не хочу зацикливаться на этом вопросе, поскольку заставляю себя казаться нормальной.
— Произошла перестрелка. Пока что он в порядке — немного объясняю, в то время как мои глаза сфокусированы на мальчике на заднем плане, который с любопытством смотрит на меня.
— Вы можете взять перерыв на обед, а я посижу с Лукой. Я ненадолго, — придумываю я какое-то другое обязательство, зная, что Киара никогда не будет проводить слишком много времени с ребенком.
— Я не знаю… — она смотрит между нами двумя.
— Синьор Энцо сказал мне всегда сидеть с Лукой, даже когда вы дома, — продолжает она, выглядя противоречиво.
— Всего четверть часа. Я не буду говорить об этом, если ты не хочешь, — я пытаюсь улыбнуться, моля богов о чуде.
— Думаю, я могла бы уйти на перерыв на обед пораньше, — наконец согласилась она и толкнула дверь пошире, чтобы я вошла.
— Я вернусь через пятнадцать минут.
Всего пятнадцать минут, но это будут самые счастливые пятнадцать минут в моей жизни.
— Привет, Лука, — говорю я, с трудом приседая на пол. Мои ноги кажутся деревянными, пока я пытаюсь их правильно согнуть, напряжение от ходьбы без трости уже сказывается на мне.
— Привет, — говорит он тоненьким голосом, прижимая к груди маленькую фигурку лего
— Что ты строишь? — я показываю на фундамент, который он уже построил.
— Копию дома, — застенчиво отвечает он, опустив подбородок, чтобы смотреть куда угодно, только не на меня. Он ведет себя так, как будто я чужой человек…
— Лука, ты знаешь, кто я? — спрашиваю я, желая знать, как сильно мучить Киару перед смертью за то, что она так бессовестно узурпировала мое место… за то, что забрала моего ребенка.
— Да, — шепчет он, красные пятна распространяются от его шеи к щекам. — Ты моя мама.
Я могу сожалеть о себе, о том, что меня не было рядом в первые годы жизни моего ребенка, но что будет с ним? Что будет с мальчиком, у которого не было матери? Потому что я уверена, что Киара такая же мать, как гадюка.
— Ты можешь называть меня мамой, если хочешь. Это будет наш маленький секрет, — говорю я, жаждая услышать это слово, которого я так долго ждала.
Я представляла, как он будет называть меня так с тех пор, как он был в моей утробе. Я проводила ночи с рукой на своем животе, представляя, как держу на руках своего малыша.
— Правда? — он все еще выглядит неуверенным, поэтому я заверяю его, что только если ему будет удобно.
— Хорошо, мама, — робко улыбается он, и я пытаюсь смахнуть слезы, но безуспешно.
— Почему ты плачешь? — спрашивает он, быстро поднимаясь со своего места и подходя ко мне. Он стоит передо мной, его маленькие брови подрагивают в замешательстве. — Тебе грустно?
Я качаю головой. Как я могу объяснить ему, что этот момент значит для меня?
— Я счастлива, — говорю я, улыбаясь сквозь слезы. — Так сильно счастлива. И знаешь почему?
Он качает головой, все еще глядя на меня своими большими светящимися глазами.
— Потому ты, Лука, здесь, рядом со мной. И это делает меня очень счастливой, — говорю я ему, мои руки дрожат на коленях от желания прикоснуться к нему, мои слёзы всё ещё текут, как водопад.
— Но ты плачешь. — Он хмурится. — Я плачу только тогда, когда мне больно, — торжественно заявляет он.
— Иногда люди плачут и тогда, когда они счастливы.
— Тогда тебе нужно обняться? Папа всегда говорит, что объятия снимают боль. Но если тебе не больно… — он прервался, заметно смутившись.
— Я бы с удовольствием обняла тебя, Лука. Если ты хочешь меня обнять, — быстро отвечаю, удивляясь открывшейся передо мной возможности. Я протягиваю руки, чтобы он обнял меня, предвкушение нарастает внутри меня.
Его губы растягиваются в улыбку, и он без труда проходит между моими руками, его маленькие ручки обхватывают мою грудную клетку, и он кладет свою голову мне на грудь.
В последний раз я чувствовала его так близко, когда он сосал мою грудь.
Я обхватываю его руками, прижимаю к груди и вкладываю в это объятие всю свою любовь. Одна рука поднимается выше, обхватывая его голову, чтобы я могла поцеловать его в лоб.
— Мама любит тебя, Лука, — говорю я, мой голос наполнен эмоциями, — очень, очень сильно.