Моральный патруль

Эсаул Георгий

Происшествие вызвало отклик в лучших домах Нового Санкт-Петербурга и Нового Лондона, словно разбили древнюю амфору эпохи династии Аристофана.

Понимаю, друг мой, Яков, – голос матушки задрожал, прервался струной, затем снова окреп Космическим вихрем: — Ты молод, рассеян, но конфуз свой истреби, как врага.

Мы с благородными дамами заготовили, приготовили твою встречу с графиней Сессилией Маркес Делакруа – через половину часа у фонтана возле ратуши; где голуби безобразничают.

Ты с плезиром, словно случайно сегодня повстречаешь графиню, имей с

ней вежливую беседу, но о вчерашнем не упоминай, иначе будет выглядеть бедственный случай нарочным, что недопустимо, потому как вероломство вероломством, а честь пора знать, мы же не дикари варвары.

— Прелюбопытно, друг мой маменька! – граф Яков Александрович МакНьютон Мишель де Сент-Экзюпери ущипнул себя за намечающийся клинышек бородки, словно искал неприличную вошь с красным брюшком. – Не заметил я вчера графини, о высоком думал, о подлинниках стихов поэта Петрарки; вот – досада, словно шпагу сломал в ягодицах дракона.

Сейчас стыд глыбой льда, что весной падает с крыши на голову зазевавшегося графа, гложет меня острыми зубами.

Да, я исправлю вчерашнее, блесну перед графиней остроумием, и, полагаю, что она забудет о моей преступной невнимательности; молодая пригожая чистая девица направляется к своей усадьбе и имеет надежды, что молодые благородные люди ей интересуются; а тут – словно бы и не заметил, будто глаза мои отправили на донорский пункт.

Тут и до лихорадки с припадочным бессознательным состоянием душевнобольной недалеко – как до лавки мясника Робинзона.

Не серчайте, маменька, всё исполню в наилучшем виде, чести семьи МакНьютонов и Делакруа не уроню, потому, что честь – не кирпич.— Граф Яков Александрович МакНьютон резво вскочил (белые щегольские панталоны премило натянулись на коленках).

— Друг мой, сын Яков, бластер возьми!

Бандиты по улицам расхаживают, и все — неблагородные, грязные, оборванные, словно только что из моей юности, когда я на балу в первый раз…

— Мон шер, матушка, – граф Яков вежливо взял бластер, положил в несгораемый сундук (саркофаг древнего египетского фараона). – Бандитов давно нет на нашей счастливой Планете Гармония.

Люди невоспитанные, неблагородные – плод вашего романтического, поэтического воображения – так зайчик под сенью дуба сочиняет поэму о докторе Айболите.

Для воспитанного человека лучшее оружие – не бластер, не светошумовая парализующая граната, не меч варвара, не лазерная пушка, а – старая добрая шпага, что накажет наглеца!

Бластер Калашникова может заклинить, а шпага не подведет никогда, как не подводит художника чувство прекрасного! – граф Яков разумно не высказал недоверия к словам матушки о чудище на балу – не верил в гнусных неопрятных мерзавцев, поклонился, присел в плезире, и спешно покинул Дворец (матушка уже открыла рот – воспоминания готовы хлынуть Новониагарским водопадом).

По дороге к кондитерской граф Яков в уме повторял заповеди Устава о ссорах и спорах благородных рыцарей, и так с приятными мыслями дошел бы до кондитерской «Смит и Вессон», но, нежданно-негаданно натолкнулся на скалу.

Мелькнула недостойная,

как робкий крот, мысль, что снова не заметил графиню Сессилию Маркес Делакруа, врезался в неё неподобающе, и теперь позор, возможно, смыть только своей кровью, как хиракирями смывают позор японские графы.

Но скала слишком велика для утонченной юной графини; граф Яков оттолкнулся двумя руками, затем встал в красивую позицию, руку эффектно положил на эфес шпаги, словно защищал свою землю от чудовищ из воспоминаний матушки.

Скала без улыбки, но и без вражды – привыкла, что на неё натыкаются благородные графы – смотрела с нулевыми эмоциями на взволнованного, даже вспотевшего неприлично, графа.

Яков узнал варвара из цирка уродов!

Цирк на Гармонии давал двенадцать обязательных представлений – кто же пойдет на варваров? никто не пойдет, но традиции обмена культурным наследием требуют обмен представлениями, как девушки меняются чепчиками.

Гармония посылала на гастроли в другие Миры арфистов, философов, поэтов, художников, музыкантов; с дружеским визитом в ответ прибывали делегации совсем не интересные, но благородные жители Гармонии не выказывали своего пренебрежениями примитивными, или несовершенными искусствами.

Варвар – либо прогуливался, изучал быт и нравы культурных туземцев, либо направлялся по делам из пункта А в пункт Б, словно телега с пианистами.

Меховая безрукавка с тремя дырками на месте глаз убитого животного, кожаные черные штаны, мягкие мокасины с каменными каблуками и железной подошвой; за плечами – огромный бутафорский меч-лопата.

Волосы варвара перетянуты золотой лентой, на шее – то, что дикари называют амулетом, разве амулет спасет от шпаги благородного графа?

Мышцы ртутными змеями бугрились, перекатывались фаготами, распирали; лицо, будто выточенное из бронзы – непластичная фигура, без изысков, но Яков заинтересовался, разглядывал варвара дольше положенного по Уставу Приличий и Моральных устоев.

Правильный, потому что благородный человек не должен заботиться о формах своего тела; тело следует за разумом, и, как следствие, у высокоэстетичных натур фигуры гибкие, развитые балетом и другими изящными танцами, одухотворённые словесностью и поэтическими излияниями – так камбала на шахматной доске покрывается черно-белыми клетками.

Яков гордился пластикой своего точеного тела, тонкой талией, неширокими, но выразительными плечами, но… сейчас не отказался бы на время поменяться с варваром мускулами – так каждый философ мечтает о книге Знаний.

— Примите уверения в моём величайшем почтении, – граф Яков Александрович МакНьютон (или эстетически - граф Яков фон Мишель) присел в выразительно изящном плезире (высший бал за плезир на конкурсе грациозного профессионального искусства молодых). – Я непозволительно задумался и не заметил вас, что, очень трудно, потому что вы – монументальный, как статуя Нового Аполлона в Новых Фивах.

Я не ищу себе оправданий, а своим долгом сочту рассказать басню князя Ивана Сергеевича Трубецкого о Философе и Музыканте.