Моральный патруль
Шрифт:
Однажды Философ начитался нравоучительных свитков; возлежал под смоковницей и стонал, и охал от рези в глазах, словно сто бесстыжих карликов, которые не имеют понятия о чести и морали, пиками в назидание потомкам колют его в роговицу.
К Философу подошел Музыкант с лютней и в самых изысканных выражениях поинтересовался о причине оханий и аханий мудрого человека, чьи знания затмевают тучей Солнце.
Философ поведал, что много читал, и испортил зрение, словно сам себя наказал плёткой.
Музыкант с присущей ему вежливостью засмеялся куртуазно, затем упал рядом
«Как же вы познали все науки, а одну науку – о сбережении своих очей не изведали; теперь в наказание в безграничном ужасе, словно вас из ада тащат крюками, вы испытываете не нравственные муки, а – физические!»
Философ внимательно посмотрел на пальцы музыканта, заглянул под подол его хитона и ответил с пониманием в красных очах:
«Видел ли ты яркий свет за обедом, когда пирующие, словно сгорают на оргии, а танцовщицы растворяются в лучах Солнца?
Хула твоя подобна обнаженной девушке, что танцует на столе среди амфор с вином, на потеху услаждающихся.
Как можешь укорять меня ты, если у тебя на пальцах мозоли от струн лютни, а под хитоном нет нижнего белья, даже ложку себя не подвязал, как батрак!»
Так сказал Философ и предался размышлениям на новые темы, словно уничтожил всех врагов и один пирует!
Мораль сей басни такова, что - ни вы, варвар, ни я не виноваты в нашем столкновении, так что извольте, с моей просьбой, получите уверения. – Граф Яков снова поклонился, но чуть ниже, чем в первый раз, словно в спину вставили золотой гвоздик.
Варвар хмыкнул, и хмык его показался Якову громом небесным, обогнул графа и пошел дальше, сотрясая основы общества и гранитную мостовую.
Граф Яков фон Мишель опешил, он ожидал ответных плезиров, манер, пусть не возвышенных, но достойных, как в цирке Уродов акробатки каждый раз кланяются, когда роняют мяч.
Но и ничего хулительного, обидного варвар не сделал, даже не зарычал, аки лев.
Граф Яков Александрович водолазным колоколом погрузился бы в задумчивость, но вспомнил о важной миссии – беседа с графиней Сессилией Маркес Делакруа, и в беседу органично можно вплести случай с варваром, при этом выставить себя героем, а варвара — комическим персонажем, что – потешно!
Он не заметил карету герцогини Антуанеты фон Гитлер (герцогиня с укоризной покачала головкой; потрогала пробивающиеся тонкие усики над верхней губой – злые языки поговаривают, что графине нравится щеголять усиками, она выставляется; но другие в ответ качали головами и укоряли первых укором великим, утверждали, что усики – генетическое; каждый вечер княгиня Антуанеты фон Гитлер усики сбривает, смывает, лазером удаляет, но к утру они появляются с настойчивостью молодого саксофониста).
К кондитерской «Смит и Вессон» граф Яков подошел заблаговременно – как корабль в гавань – за пять минут до без пяти минут назначенного срока.
Графиня Сессилия Маркес Делакруа, потому что прошла курс всех наук, необходимых девушке, появится через пятнадцать минут после назначенного – традиция, и разрушит традицию разве что легендарный Персей, что украл у небесного Орла Печень.
С назначенным опозданием
В правой руке девушки зонтик от Солнца, а в левой, словно слиток серебра – книжка (положено, чтобы – сборник стихов).
— Графиня! – граф Яков фон Мишель присел в наилучшем сочетании куртуазов – западных и северных, плезирно снял шляпу, пером подмёл дорогу перед туфельками девушки. – Неожиданная встреча!
— Граф! – графиня вскрикнула, прикрыла книжкой вишневые губки; на щеках выступил румянец стыда – так на глазах доброй матери выступают слёзы любви. –Совершенно неожиданно, словно я в туман вступила.
Неловкое молчание маятником бродило - от девушки к Якову, и от него – обратно, к графине.
«Что же я молчу, и бойкие слова не слетают с уст моих, будто слова заморожены на леднике? – граф Яков с досадой кусал губы, прикрывал робость натянутой резиновой улыбкой (высший балл на уроке куртуазности). – Где мои благородные эстетические темы, а, если и подвертываются, то проваливаются обратно, в утробу, будто в магнитных сапогах».
— Извольте, графиня! Ну да!
Это! Ни-ни-ни!
Вот Солнышко на небе, и подобно оно сегодня сахарной вате («Не слишком ли я аморально произнёс - сахарной вате?» – Яков распустил шнуровку на жабо, душит змеей.).
— Ох! Граф! Солнышко светит изрядно! Зонтик! – графиня Сессилия Маркес Делакруа оглядывалась, словно искала подсказку у людей, но почему-то пусто, ни души, словно все жители превратились в музыку.
— Нынче, и часу не прошло, как я встретил варвара! – словно граммофон включился в Якове, граф ужаснулся темы о грубом варваре, хотя эту тему мечтал вплести в разговор, но не так, не сразу, а, когда наладится беседа, когда пройдут обязательные вступительные уверения в почтения — так перед строем философов обязательно идут барабанщицы.
— Варвар? Занимательно! Любознательно! – графиня Сессилия Маркес Делакруа оживилась, даже приподняла невесомую наномантильку из пуха гагары.
Яков обрадовался: упоминание о варваре не раздражило девушку, не оскорбило, а заинтересовало пытливую, потому что молодую и интересную, словно изящная шпага шевалье Анри.
— Проклял бы варвар себя за свой вид, за невежество, но не проклинает, потому что из цирка Уродов, по культурному обмену, а, скажите, милейшая графиня Сессилия Маркес Делакруа, разве кто видел культуру у варваров?
Безобразие, а не культура!
Зачем живут? К чему стремятся варвары, похожие на горы, но вымытые с шампунем камни.
Если благородные философы ищут и не находят ответы на вопрос «Для чего создан человек?», то варвары – и подавно, потому что они – быки и коровы.
Ужасные, и иногда, не трезвые, что — непозволительно!
Я никогда не видел, но слышал, что на других Планетах варвары злоупотребляют алкоголем, словно в них дух нечистый вселяется.
Несоразмерные телами, – граф Яков на минуту задумался – «Так ли уж уроды из цирка уродов — несоразмерны, как описано в рекламных буклетах на марципановых изящных дочечках?