Море и плен
Шрифт:
Молча слушали моряки его повествование и у каждого невольно сжалось сердце. Каждый из них вспомнил свою родную хату, своих родных... свою беспросветную жизнь на советской каторге.
Уже и ночь сменила вечер, и тьма покрыла палубу, под ветровыми порывами волны забурлили и бросались к бортам корабля, но матросы по каютам не расходились, слушали Боброва и переживая вместе с ним его горе, думали про себя.
Рассказал Бобров и о том. что на все его просьбы командование не отпустило домой, на похороны жены и что. его неоднократно
За игнорирование морских служебных инструкций, которые Бобров в своем отчаянии иногда нарушал, ему конечно не уйти было бы от ареста особых органов НКВД, но к его счастью, комиссар Коровин, которого за его беспощадность к экипажу ненавидел каждый матрос, был в это время отозван спешно самим начальником политического руля флота Гугиным, еще за день до выхода ..Безымянного” в море, замещающий же его вновь назначенный комиссар Зверев, с первого дня своей службы, как видно не захотел обострять своих отношений с экипажем и «а халатность Боброва смотрел сквозь пальцы.
Это отношение заметили и моряки, стараясь хотя чем нибудь помочь Боброву. Но чем? Единственно, что они могли сделать, это не оставлять его наедине с самим собой, поскольку каждый чувствовал, что Бобров в такую минуту может решиться на самоубийство, если ему и здесь, на Черном море, командование откажет в отпуске на могилу жены.
Да и что, в конце концов, могло сделать командование эсминца или даже всем флотом, когда в условиях советской действительности решить даже такого вопроса, как обыкновенный отпуск военнослужащего по случаю смерти жены.
Нашлись все-же на корабле такие матросы, которые сумели разубедить Боброва и доказать ему бесцельность его намерения уйти добровольно из жизни.
— Каждый из нас перенес не мало в жизни — говорил Боброву один из моряков — и если каждый бросался бы в пучину или вешался, чтобы оно получилось? Пусть наши комиссары это делают и политруки, а нам жизнь еще пригодится.
После этих бесед, Бобров как видно опомнился от своих мрачных мыслей и даже повеселел, а однажды попросил у своих собеседников прощения за свою слабохарактерность, заявив, что он понял одно — моряку надо самому себя беречь и «е отдавать так дешево жизнь.
Видимо и матрос Севера понял, что пловучая крепость начинает, как и он, меняться. Она на его глазах походила не на корабль, а на обыкновенный выступ скалы, омываемой сильными волнами.
На Черном море погода изменчива, как и вся человеческая жизнь на земле и чем сильнее начинали ударять волны о борта судна, тем веселей становилось теперь Боброву.
Эх, это море!..
Черное морс!.. Кто его может понять и изведать?
Сколько в нем таится людской радости и еще больше разочарований в часы ветров у мореплавателей.
Да, действительно был прав матрос Войков, который
Он вспоминал вздыхзючи: — ох, эта жизнь человеческая! Да ешс наша морская, она бурлит, как и сами волны; в ней есть и тоска и грусть, которые навязывают насильно морякам мечту и даже разочарование в самих моских делах. Я тоже, вот когда-то, продолжал Войков, любил одиночество, которое теперь на море мне страшно.
Это определение матроса неоспоримо и если кто цибуль из читающих испытывал такое одиночество, то тот и теперь далеко на чужбине поймет черноморских моряков и никогда не забудет своих оставленных друзей на Родине, а может быть и даже в родительском доме
«Юбка в море».
С назначением М. Орлова, командиром „Безымянного”, ему, как и мне были присвоены новые морские звания.
На пути следования в Севастополь, эсминец, депешей из Штаба, был направлен к берегам города Туапсе, где простоявши пять дней, получил вновь экстренный приказ — „немедленно оставить кавказские берега и следовать в турецкие зональные воды.”
„Безымянному”, как это говорится — повезло. Ему снова пришлось разрезать обратно килем водную пустыню. И на этот раз, корабль помимо мужского персонала имел на своем борту особу женского пола, молодую и миловидную девушку.
Случай в истории советизированного флота небывалый, чтобы Москва разрешила находиться на военном корабле женщине. „В наше время всякое бывает” — и это самое „всякое”, не исключило случайности моряку я юбке побывать на боевом корабле.
По официальной версии, девушка эта была прикомандирована к кораблю Центральным Комитетом Ленинского Комсомола, для организации ячейки ВЛКСМ в походе судна.
По догадкам самого экипажа, не исключалась возможность, что наша красавица являлась просто агентом Особой Службы, для наблюдения за настроением матросов.
Но так или иначе, факт был на лицо, эсминец обогатился еще одним матросом в юбке, признак по суеверию моряков — не хороший. Баба на военном корабле как и кошка, могут принести судну несчастье.
Оставляя прибрежные воды Кавказа, здесь далеко на Юге, мысли мои постоянно переносились к сердитому глубокому озеру Байкал, к рекам: Ангаре, Шилке, Зее и любимому родному Амуру. На нем я и вырос.
События последних дней: случай с „Охотником” наскочившим на мину, которую НКВД отнесло за счет диверсионного акта несуществующих врагов народа; гибель парашютистов во время маневров; бессердечность командования, главным образом политработников к черноморцам и последний рассказ Боброва о своем горе — все это в известной степени отразилось на моем сознании.
Нося на рукавах кителя советские позолоченные го-луны и звезды, я невольно, все чаше и чаще начинал убеждаться в их давно утраченном символе — свободы и справедливости Советской власти, при которой, не только гражданское население было бесправно, но бесправны были и военнослужащие, те, на которых держалась вся мощь н держится но сей день государство.