Морской волк. 3-я Трилогия
Шрифт:
— Есть ли среди болтунов наиболее активные? Главари, которых можно изъять, в назидание другим?
— Активные, Генрих? Строго по иерархии! Поскольку считается, что чем выше пост занимает некто, тем больше он может себе позволить. Так что, при изъятии вышестоящих — те, кто придут на их место, будут ничем не лучше. Может быть, только станут старательнее придерживать язык… первое время.
— Ну и что ты предлагаешь?
— Я? Генрих, я всего лишь орудие в твоих руках. Ты спросил — я ответил. А решать — тебе. Что до моего личного мнения — то я старый человек и давно уже смотрю на жизнь философски. Человек — это такая тварь, что всегда старается прежде всего для себя. Если это совпадает с
— Ну, Руди… Благодари судьбу, что ты очень мне нужен. И конечно, что ты мой старый друг.
— Я так понимаю, что первое весомее второго? И ты вызвал меня не просто так, поболтать. Давай.
— Что?
— Картину преступления. Зачем тебе еще нужен старый сыскарь?
— Ну что ж… Ты понимаешь, что ни одно слово не должно покинуть этой комнаты?
— Тогда выключи свой магнитофон. Думаешь, я не знаю?
— Уже. Дело очень деликатное.
— Я весь внимание.
— Очередной заговор против фюрера.
— Кто на этот раз?
— Прочти. Всего один листок. Донесение нашего человека в Швейцарии.
Шелест бумаги.
— Дьявол. Дьявол, дьявол!
— Ты напуган, Руди? На тебя не похоже!
— Как я понимаю, ты хочешь, чтобы я установил, правда ли это? И если да, то размотал всю цепь?
— Ты абсолютно правильно понял.
— Так вот, Генрих, я отказываюсь. Не берусь. По причине полной бесперспективности. Это дело — стопроцентный, заведомый глухарь. И смею заверить, призови ты сюда самого Шерлока Холмса, он сказал бы тебе то же самое. Потому что нельзя схватить призрак — который материализуется, лишь когда наносит удар!
— Поясни.
— А что тут пояснять? Сколько лет нашей службе? А хваленой британской разведке? И ты думаешь, кто-то может играть против тех, чья традиция и опыт насчитывают века? Ты считаешь «опус деи» подобием обычной разведки обычного государства, всего лишь с именем Ватикан — ну так я тебя разочарую: то, что показалось миру под этим именем совсем недавно, это всего лишь одно из новых лиц того древнего и неназываемого. И орден иезуитов тоже, возможно, всего лишь оформил в себе уже существующее задолго до него. Ловя шпиона, всегда ищи, где и когда он был завербован. Подозрительным является тот, кто разделяет взгляды врага. И что ты будешь делать с тем, кто известен тебе с абсолютно безупречной биографией и может быть вполне достойным человеком во всех отношениях — вот только, когда ему придет приказ, он выполнит это, не задумываясь? Возьмешь под подозрение всех католиков — так, насколько мне известно, у них сохранилось правило иезуитов, адепту дозволено в жизни не притворяться, а реально быть человеком другой веры, и даже атеистом — служба Ордену искупает все грехи! И ни ты, ни я не сумеют догадаться, что абсолютно невинные слова, сказанные одним адептом другому, могут означать беспрекословный приказ совершить нечто, уже обусловленное?
— По крайней мере, похоже на правду то, что написано здесь?
— Это чертовски похоже на правду, Генрих! Считая, как наш бесноватый обошелся с Церковью, не
— Ну, а если… Был когда-то такой орден — тамплиеры?
— Ты сошел с ума, Генрих! Допустим — я сказал, допустим! — тебе это удастся. Даже если завтра умрут все те, кто собирается в Капелле. В твоей власти истребить всех, кто причастен? Выкорчевать всю сеть, пустившую метастазы повсюду? Это будет куда труднее, чем с евреями! А месть будет страшной.
— И что ты предлагаешь? Молиться и ждать, как баран на бойне? Я ведь тоже понимаю, чем это может кончиться, когда я доложу фюреру? Тебе сказать, какой приказ он отдаст, или сам догадаешься?
— Генрих, ты идиот?
— Нет, Руди, я очень жить хочу. Ведь если заговор есть, а мы о нем не знаем, не в игре — значит, нас уже списали? Или ты думаешь, что когда фюрер умрет, и сюда войдут русские или англичане, без разницы, я не буду болтаться в петле — и ты тоже, Руди, за все твои дела! А может быть, это случится гораздо раньше — если информация о заговоре дойдет до фюрера помимо меня, как тогда, с «1 февраля»? Мы оба сейчас, как на горящем мосту, и под ногами вот-вот разверзнется бездна — нет другого выхода, кроме как вперед! Может быть, там конец, обрыв — но здесь смерть верная.
— Генрих, ты не хочешь отправить меня снова в подвал?
— За что?
— Просто так. Потому что для меня там будет куда безопаснее. Быть жертвой, арестованной еще до того, как главное событие произошло. Тогда, может быть, ко мне не будет претензий. А ты лучше беги сейчас. Потому что после — ты можешь спрятаться от русских, англичан, американцев. Если повезет, спрячешься даже от евреев. От этих же ты не укроешься никак, тебя везде найдут и предъявят счет. И тогда — я очень не хотел бы быть в твоей шкуре!
— Иди, Руди! Пока — не в подвал. Твоя голова мне еще пригодится. И не вздумай сбежать — я, хоть и не Папа, но тебя-то везде найду!
Лев Маневич
«Этьен»
Десять лет вдали от Родины. С тридцать четвертого в Италии, «австрийский коммерсант Конрад Кертнер», владелец патентного бюро «Эврика». В декабре тридцать шестого арест, с июня сорок первого полна автономка, когда никаких вестей из дома нет. Но там меня, выходит, не забыли!
Фашистов бьют — ясно, что войну они проиграли. Еще осенью сорок третьего Италия начала осторожные переговоры с англичанами. Но союзники, к их чести, оказались едины с СССР — в мемонрандуме Трех Держав одним из предварительных требований было, освобождение политзаключенных, с высылкой и последующим интернированием в нейтральной стране — по списку, в котором было и мое имя. Об этом я узнал много позже — тогда же меня, без всяких объяснений, вытащили из камеры в тюрьме Санто-Стефано, привели в порядок, переодели, и под конвоем погрузили на пароход, идущий на материк. Затем мне было объявлено, что меня высылают в Швейцарию, и в поезд, не арестантский вагон, а самый обычный, в сопровождении двух жандармов и какого-то штатского — он представился сотрудником консульства Швеции, представляющей в Италии интересы СССР во время войны, спрашивал, нет ли у меня претензий, восхищался победами советского оружия, и даже пытался говорить по-русски. Я ответил по-немецки, что не понимаю. Я австриец Конрад Кертнер. Моя связь с Советским Союзом так и не была доказана на суде.