Морской волк. 3-я Трилогия
Шрифт:
Поезд шел на север, к швейцарской границе. Что ж, если это не провокация — то я имею шансы вернуться домой не позднее чем через год, когда кончится война. Донимал кашель, итальянские тюрьмы не отапливаются, а зима здесь очень промозглая — но если я выдержал семь лет, то как-нибудь перенесу еще год. Наручники на меня надевали, лишь когда кто-то из жандармов спал, или отлучался, в остальное время все скучали, глядя в окна и по сторонам. Публика в поезде была самой обычной, лишь удивляло обилие сумок и мешков — в Италии было уже плохо с продовольствием, и очень часто городские жители ехали к родственникам в деревню, и везли что-то на обмен — а селяне спешили в город, что-то продать, совсем как у нас в Гражданскую! Как давно это было — я, комиссар бронепоезда, девятнадцатый год! После я «заболел» авиацией, стал красвоенлетом, затем Академия, и предложение служить в Разведупре.
За окнами предгорья Альп, уже скоро. И вдруг взрыв где-то
— Сидеть всем…! Не двигаться!
Второй «пятнистый» прокричал это же по-итальянски. Затем по двое вошедших остались у концов вагона, а остальные пошли вдоль сидений, вглядываясь в лица пассажиров. Мундиры моих конвойных сразу привлекли внимание, и очень скоро все трое «проверяющих» стояли рядом. И на пилотках двоих, и на берете третьего, были наши, красные звездочки! Неужели наши уже вошли в Италию, прорвав фронт?
Жандармы и не пытались сопротивляться. Сопровождаем политического, исполняем приказ! А ну, на выход, все! Швед пытался объяснить, что он — дипработник нейтральной державы, но его очень невежливо ткнули в спину стволом автомата. И с жандармами тоже обращались без всякого почтения — а меня, когда я оступился, осторожно придержали под локоть, не дав упасть.
Старший спросил меня, по-русски — вы, «Этьен»? И показал мою фотокарточку, я узнал ее, из моего личного дела в Москве. Тогда лишь я поверил окончательно, что это наши. А старший козырнул мне и сказал — мы, осназ РККА, за вами. Скоро будете дома. Затем спросил — тот, в штатском, действительно швед, или сотрудник ОВРА? Я ответил, что представился шведом, а как на деле, не знаю.
— Так что, в расход его? — спросил второй осназовец.
— А если и в самом деле швед? — ответил старший — пусть живет. А вот полицаев…
И сделал жест, рукой по горлу.
Из поезда вытащили еще нескольких, в мундирах. Один оказался немцем, «интендантурратом», снабженцем какой-то части люфтваффе — его, подумав, захватили с собой. Шведа пихнули обратно в вагон, иди пока! А шестерых итальянцев погнали куда-то за кусты, вскоре оттуда раздались автоматные очереди.
Так попал в отряд товарища Кравченко, который тогда еще не был Третьей Гарибальдийской бригадой. Причем сразу после беседы с командиром, меня повели в санчасть — оказывается, дома побеспокоились и о моем здоровье, персонально для меня прислали новейшие лекарства, антибиотики — от которых, как мне сказал фельдшер, «чахоточные бациллы дохнут, как тараканы от буры». Я действительно, почувствовал себя много лучше! В отряде был аэродром, и самолеты летали тогда еще не каждую ночь, но достаточно регулярно. Пару часов — и за линией фронта, а дальше в Москву! Где меня ждут Надя с Танюшкой, как они там, живы, здоровы ли?
Тут Федор Иосифович Кравченко улыбнулся, и вручил мне письмо. Это случилось где-то через неделю, как я оказался у партизан — «плохая примета, заранее, вот как только вы у нас оказались, мы в Москву радировали, и товарищи сразу, к вашей семье». У них все в порядке, любим и ждем! А касаемо вас пока указаний не было, чтобы немедленно вас туда — и чувствую, ждет вас еще здесь работа, вот Центр и не спешит. Так может быть, поможете, раз уж подлечились?
Отряд стремительно разрастался в бригаду. Особенно густо люди пошли, после прихода немцев — гитлеровцы не стеснялись вести себя в Италии, как в завоеванной стране, грабили, насиловали, жгли, за малейшую «нелояльность» — если в городах, особенно крупных промышленных центра, они еще как-то соблюдали приличие, то в деревне часто было, как мне рассказывали товарищи-партизаны, у нас в сорок первом, «эй, матка, курка, яйки!». Это был неорганизованный грабеж — официально же, немецкие интенданты приезжали заготавливать продукты для войск, в сопровождении взвода солдат, и отбирая у крестьян мясо, молоко, сыр, хлеб, взамен вручали «евро», ничего не стоящие бумажки, должные, как на них написано, «быть обменены на рейхсмарки после победы Рейха в войне». Именно эти «продотряды» чаще всего становились нашей добычей — и лучшей агитацией для итальянцев, вступать в ряды гарибальдийских партизан. В ответ, немцы не придумали ничего лучше, как брать заложников, в число которых попадали, как правило, наиболее уважаемые на месте люди — и расстреливали их десятками, по каждому поводу. Результатом же было то, что уже к середине февраля в одной лишь нашей, Третьей Гарибальдийской, было свыше тысячи бойцов — надо было знать итальянцев и силу их родственных связей, семьи тут большие, и родственники расстрелянных сразу становились убежденными врагами Рейха, нам приходилось даже сдерживать желание
Я был у Кравченко кем-то вроде зама по разведке, приходилось заниматься и штабной работой. Боевая подготовка и политвоспитание личного состава были чрезвычайно интенсивными. Как сказал Федор Иосифович, надо думать не об одной Победе, но и о том, что придет после нее. Нам совсем не нужно, чтобы Гарибальдийские бригады завтра легли все, штурмуя Рим — нам надо, чтобы эти ребята стали бы итальянской Красной Гвардией, закаленной победами, фанатично преданной делу коммунизма, и готовой рвать в клочья любого классового врага! Такая сейчас линия, одобренная Москвой — Коминтерн объявлен наследием троцкизма, а мировая революция должна прийти не на штыках Красной Армии, а по добровольному выбору народа своей страны, но долг наш помочь, чтобы этот выбор был правильный. Короче — где ступила нога советского солдата, там капитализму должен быть хрен! А если народ не захочет — значит мы его убедить не смогли, показать его же, а не наш, интерес — мы же не фашисты, одной силой свою идею пропихивать, словом не меньше можно сделать, особенно если оно нашим оружием поддержано.
И лучшая агитация, это наши победы! Немцев бьют на Одере, в Чехии, под Веной. Лишь на итальянской границе затишье, как перед грозой. И разговоры — что будет, если завтра начнется? И что советские собрали там огромную силу, причем за них и итальянцы воюют, в русской форме, но по-итальянски говорят. И что раньше там на передовой едва до братания не доходило — теперь немцы узнали, и ставят на фронте своих, а итальянцев в тыл.
Пятнадцатого февраля вызывает меня Кравченко, и говорит — по твою душу прилетели. У прибывших товарищей все инструкции, мне же приказано оказать полное содействие. Два дня на подготовку — и в Рим!
Капитан Юрий Смоленцев
Он же — «Брюс»
А смог бы я так, как он?
Сначала два года ценнейшей работы! С тридцать четвертого по тридцать шестой, после прихода Гитлера, немцы с нами военное сотрудничество уже свернули, но у себя поначалу открыто нарушать Версальские ограничения боялись, и разрабатывали новейшие вооружения в «шарашкиных конторах» на стороне — в Голландии, в Швеции, в Испании, а особенно в Италии, все ж союзник! А проверить, как это работает в реальных боевых условиях, можно было лишь на войне же — Эфиопия, Испания. Ну а владелец патентного бюро просто обязан быть в курсе всех технических новинок.
Два года, на которые пришелся прорыв в авиации, смена поколений боевых самолетов. Если в начале тридцатых в строю стояли бипланы, мало отличающиеся от тех, что сражались в прошлую войну — то в тридцать шестом на чертежных досках, на испытательных полигонах, а кое-где и в войсках уже появлялись машины «новой волны», монопланы с убирающимся шасси, закрытыми кабинами и мощными моторами — «харикейны», «спитфайры», «мессершмитты». СССР тогда отставал, наши И-16 и «чайки» были вроде промежуточного звена, от старого ушли, к новому не пришли, сохранив еще многие прежние черты. Очень много было неясно — например, какой мотор на истребителе выгоднее, воздушного или жидкостного охлаждения? Вооружение пушечное, или пулеметное — ответ не очевиден, пушечные модификации истребителей имели как правило, больший вес и худшие летные данные. Какой должна быть защита — броня, протектированные бензобаки? Какая схема уборки шасси выгоднее — в фюзеляж, в крыло, по размаху, или с разворотом назад? Вопросов было море, ответы на них можно было добыть лишь опытным путем. И Кертнер-Маневич, сумев завести многочисленные знакомства на авиазаводах, и даже в строевых авиачастях, добывал и слал в Москву бесценную информацию, о состоянии дел у нашего будущего противника.
Его выдал предатель. Но даже заключенным в тюрьму, Маневич сумел совершить невозможное! Сохранив через остатки своей сети связь с нашим посольством, а порядки в итальянской тюрьме все же куда свободнее, чем например, в немецкой — и имея в соседях о камере, по этажу, арестованных рабочих-коммунистов с авиазаводов, сохраняющих через родственников связь с волей, и с товарищами, он сумел наладить получение информации — анализировал обрывки, делал выводы, и отсылал донесения в Центр!
Тогда ему пришел прямой приказ из Москвы, подать прошение о помиловании. Он отказался! Заявив, что прошение может быть отклонено — но доверие товарищей по тюрьме он тогда терял бы однозначно. И не только доверие.