Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
— Мне приснилась наша старшая сестра Мюзейен, — сказала младшая.
— Когда?
— Да только что.
— А как она тебе привиделась?
— Будто бы она стала невестой, вся украшена золотыми и серебряными нитями. И мы поездом едем в Измир.
— Кто да кто?
— Ты, я, Мюзейен, дядя Реджеб, мать и отец.
— А дальше что?
— В барабаны били. Мы сидели в огромном зале. В белых блюдах — мясо, яблоки, груши, сладости. И мы едим, едим, едим… А ты мне говоришь: «Фирдес, давай припрячем фрукты, чтоб на фабрике полакомиться».
— Ну
— Не знаю. А какой красивый Измир!
Девочки остановились около умывальника.
— Сестричка, почему это человеку снится так, точно все на самом деле?
— Вот выйдет старшая сестра замуж, и прощай эта гнусная работа. Целую неделю буду спать. Только спать и спать…
— И я! А отец жениха очень богатый?
— Ага, богатый. Только заберет ли нас отец с фабрики?
— Не возьмет, даже если подыхать станем.
— Вредный он! Ох, и зла я на него. Если бы ты знала, как ноют плечи от усталости.
— А у меня! Еще больше, наверное, нету сил терпеть.
— Сегодня обязательно купим…
— Чего?
— Сластей.
— У нас же денег нет.
— Ну и что? Купим, а в получку отдадим.
— Кто даст в долг? Там и так на нас уже записано.
— Не твоя забота. Пойду к бухгалтеру, попрошу дядю Неджипа, пусть скостит старый долг, а потом снова запишет.
— Кондитер не даст в долг.
— Не твое дело.
Девочки постояли возле кранов и не стали умываться. На свежем ночном воздухе после влажного помещения цеха они замерзли и зашагали к уборной.
— А если отец дознается? — спросила вдруг старшая.
— Откуда?
— Ну, у бухгалтера спросит.
Младшая задумчиво посмотрела на мокрые крыши складов, мимо которых они шли, подгоняемые холодным ветром.
— Ох! Чтоб ему сдохнуть, — прошептала она. — И чего все лютует?
— О ком ты?
— О нем, о ком еще!
— Об отце, что ли?
В уборной было темно: свет падал от фонаря, горевшего над складом хлопка-сырца, что помещался напротив. Двери в пяти кабинах, как и в мужской уборной, вполроста, чтоб было видно, занята ли кабина, не спят ли там, не лодырничают, не пользуются ли обрывками хлопка. Из отхожих мест исходило зловоние.
Девочки умылись ледяной водой, обсушили руки, засунув их себе под мышки.
Из будки высунулась сторожиха и заорала:
— Эй, там, кончайте трепаться, шлюхи! На работу! Да побыстрее!
Сестры показали старухе язык и побежали к цеху.
— Посмотрим, который час, — предложила младшая.
Они вернулись к машинному отделению и прильнули к грязному окну. Часы показывали половину десятого. До окончания смены оставалось еще два с половиной часа.
Девочки заглянули в соседнее с машинным отделением складское помещение. Оно было пустым. Сестры шмыгнули туда и прислонились к теплой стене, согреваемой котельной.
— Ох, тепло! — сказала младшая. — Хоть кости согреются.
— И мои. Спать охота, сил нет.
— Да, сейчас бы в постель.
— И натянуть одеяло на голову.
Где-то
— Отец, наверное! — сказала старшая.
— Нет, не он. Он не свистит. Он всегда появляется неожиданно, будто из-под земли. А какой добрый дядюшка Нух. Сколько раз заставал меня спящей, и ничего — не бил, не штрафовал.
— А отец бы…
— Кости переломал. Я, кажись, немного согрелась. А ты?
— Вроде полегчало.
— После работы обязательно купим сластей. Идет?
— Ага.
— Значит, решено!
Младшая присела на корточки и высыпала на пол, куда падал слабый свет через открытую дверь, свои камешки — пять штук.
— Сыграем, что ли?
— А почему тебе начинать? Нечестно! — возразила старшая.
— Хорошо, давай считаться.
— Давай…
Младшая сунула указательный палец в рот.
— Э-ни-ки бе-ни-ки… — начала она считалку. — Ну вот, мне начинать!..
Девочка сгребла камешки, потрясла их в ладошках и стала ловко подкидывать. Вдруг в дальнем темном углу склада раздался глухой кашель. Девочки, увлеченные игрой, не обратили на него внимания. Через некоторое время сиплый голос крикнул:
— А ну, брысь отсюда!
В испуге девочки замерли. В тревожной ночной тишине за стеной слышались мерные тяжкие вздохи машины, от которых пол под ногами вздрагивал, словно там бился пульс всей фабрики, заглушая неумолчное тарахтение станков.
— Брысь, девчонки! — снова раздался невидимый голос.
Забыв про камешки, сестры пулей вылетели из склада, отчаянно шлепая подошвами сандалий.
Когда контролер Нух в половине одиннадцатого заглянул в хлопкоочистительный цех, он увидел, что у многих станков нет рабочих. В цехе не было ни мастера, ни ребят — подносчиков хлопка, ни девушек-метельщиц. Не было даже надсмотрщика за рабочими, который обычно ходил между станками, будил заснувших, подгонял нерадивых.
Нух понимал, как сладок и желанен в эти поздние часы сон — дороже хлеба, кажется, — и не сердился, не кричал. Он увидел спящих, смекнул, что Муртаза сюда еще не заглядывал, и направился в ремонтную мастерскую, где нашел надсмотрщика, который умудрился спать стоя, привалившись к стене.
— Эй, Мюмин! — улыбаясь, потряс он надсмотрщика за плечо. — Слышь, Мюмин, проснись!..
Надсмотрщик подпрыгнул на месте, будто ему всадили иглу в мягкое место.
— Станки-то у тебя, сынок, впустую крутятся. Гляди, как бы Муртаза не объявился. Знаешь, когда собака кинется, надо держать палку наготове.
— И то правда.
— Отправляйся-ка и буди свой народ.
Зевая, надсмотрщик поплелся в цех. Только он собрался свистком поднять спящих, как увидел дочерей Муртазы — они дремали около работавших вхолостую станков. Надсмотрщик затрусил обратно в ремонтную, чтобы рассказать Нуху про дочерей Муртазы. Контролера там уже не было. Надсмотрщик разыскал его в соседнем цехе, где он будил мастера, похрапывавшего на тюке с хлопком.