Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
— Умаяла ты меня, Фирдес, взмокла я, будто воду на себе возила.
А сестра беспомощно повисла у нее на руке и только повторяла без конца:
— Ох, моя головушка, нету мочи терпеть…
— Постой, сестрица, немного, я дверь только открою. А то разбудим нашу барыню-сумасбродку, потом хлопот не оберешься. Говорю тебе, неужели трудно постоять?
Как только сестра отпустила младшую, та рухнула вниз лицом на землю. Старшая растерялась.
— Фирдес, сестренка, Фирдес… Что с тобою, голубушка?
Она
— Что с тобою, Фирдес? Что ты молчишь?
Наконец, оставив сестру, она бросилась к двери, открыла ее осторожно, чтобы не разбудить Мюзейен, пробралась по темной кухне и кинулась по лестнице к матери.
— Мама, мама, вставай! С Фирдес что-то неладное…
Мать, уставшая за день, никак не могла проснуться.
— Проснись, мама. Слышь, с Фирдес беда случилась.
Проснулась старшая сестра и сразу же принялась кричать:
— Опять вы! Наказанье божье! Да покарай вас аллах, проклятые девки! Чтоб вам сдохнуть!
— Мама, вставай скорее! Фирдес без памяти лежит.
Мать наконец очнулась от сна, присела на постели. Она прикрикнула на старшую и спросила в тревоге:
— Что случилось? Где Фирдес?
— У двери я ее оставила, лежит на земле, стоять не может.
— На земле?
Мать, даже не обувшись, босиком побежала вниз по лестнице. Взяла на руки лежавшую на земле дочку и внесла в дом. Тело девочки было мокрым от пота. Мать осторожно опустила дочь на постель, разостланную, как обычно, на полу.
— Дитя мое ненаглядное. Что с тобою? Фирдес, крошка моя, что случилось?..
— Голова… — прошептала девочка.
В тусклом свете ночника сверкнули голубые сережки.
— Крошка моя, дитятко мое, скажи маме, что случилось с тобою?
— Голова болит, разрывается…
Мать повернулась к дочери, которая стояла у двери и плакала.
— Объясни мне, что стряслось у вас там?
— Это отец… Прибил ее отец…
— За что?
— Уснула за станком.
— А ты где была?
— Я не заметила, как отец пришел. Он схватил Фирдес за волосы и швырнул на пол.
У девочки начался жар, она металась в постели и бредила.
Мать, не зная, что предпринять, постучала в потолок и позвала:
— Акиле-хала! Эй, Акиле-хала!..
Старуха не отзывалась.
— Акиле-хала, проснись!
Наверху кто-то заворочался, потом послышалось сонное ворчание. Немного погодя старуха спросила:
— Что у тебя там, Зюмрют?
— Спустись сюда скорее, Акиле… Моя Фирдес помирает…
Раздались торопливые шаги, и вскоре со словами «во имя аллаха, всемилостивого, всемогущего», в комнату вошла старая соседка.
— Что случилось, дочь моя? — спросила Акиле, подошла к постели, положила руку на пылающий лоб девочки. — О-о-о! Какой
Мать, обливаясь слезами, принесла батист и чашку с водой.
— Перестань, не плачь! — проговорила Акиле. — Вот сейчас мы расплавим свинец, выльем его в воду, и все как рукой снимет! Есть у тебя кусочек свинца?
— Нет…
— Ничего, у меня найдется. А ты брось плакать, успокойся. Все пройдет, все будет хорошо, ей-богу!
Она мочила батистовый лоскут и прикладывала его ко лбу девочки.
— Слышь, Ферхад, — произнес Муртаза, подойдя к проходной. — Знаешь, что со мной случилось?
— Что произошло, Муртаза-эфенди? — спросил сторож, оглядывая надзирателя в командирской форме.
— Пропал я, совсем пропал… Плохи мои дела! Как посмотрю моему директору в глаза?
— Да что у тебя стряслось?
— И не спрашивай, Ферхад. Уж лучше бы меня убили!
Они молча глядели друг на друга.
— Нуха знаешь? Так вот, он застал дочерей моих спящими за станком. И знаешь, что мне сказал? «В чужом глазу ты соринку заметишь, а в своем…» Это он мне?! Да как он смеет мне говорить такое? Он, никудышный надзиратель, обязанностей своих не знающий, — он ведь даже курсов не кончал! Да у меня кровь в жилах даже остановилась! Сердце зашлось. И я должен слушать такие насмешки! От обиды и злости я так стиснул зубы, чуть не переломал их. Как могли мои дочери спать на работе? А?
— И вправду, как это они посмели! — воскликнул Ферхад.
— Лучше бы всадили мне в сердце пулю, чтоб я помер, Ферхад!
Он подошел к выходу, потом вернулся.
— Знаешь, что сделает теперь Нух? Пойдет к техническому директору и скажет, что поймал дочерей Муртазы-эфенди, когда они спали за станком, и заставит наложить на меня штраф. Штраф меня не беспокоит, но как я теперь посмотрю моему директору в глаза? Он мне теперь скажет: «Поздравляю, Муртаза-эфенди! Вот уж не ожидал от тебя. Ты — человек серьезный, курсы окончил, получил строгое воспитание. А как же ты детей своих воспитал?..»
Он подошел к выходу и снова вернулся.
— Лучше помереть, чем услышать такие слова от начальника. Как-никак, а я службу крепко знаю! И да будет тебе известно, обо мне знают не только в нашем городе! — Муртаза прищурил глаза и сделал паузу. — И не догадаешься где… Аж в самом Измире! — Он испытующе посмотрел на сторожа и продолжал: — Есть в Измире богатый человек, так вот он велел передать, что для своего сына возьмет в жены дочь Муртазы-эфенди, и никого больше! Потому что ему известно, что я получал от начальства одни только благодарности. «Я готов пожертвовать свои оливковые рощи ради этой свадьбы», — сказал он.