Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
— Ну что ты городишь? Я долг свой выполняю не за то, чтоб меня деньгами жаловали! Знаешь ты, что такое служба?
— Ну?
— Служба превыше всего! Ясно?
— Надоел ты всем со своими глупостями, Муртаза! Заладил одно.
— Сколько можно повторять: дай сигареты! Не нуждаюсь я в твоих советах, оставь их при себе. Пусть плешивый свою лысину мажет…
— Хорошо, не будем про это больше. Ты, пожалуй, прав… Лучше вот о чем скажи: говорят, из Измира пожаловали, твою дочь сватают, правда это?
Лицо Муртазы просветлело, даже морщины разгладились.
— От
Бакалейщик не стал говорить, что узнал об этом от Нуха, которому все рассказал привратник Ферхад.
— Да это не только мне известно, весь город говорит. Передают, что отец жениха так прямо и сказал, что другой невесты не желает, кроме дочери Муртазы… Выходит, слава о ней до Измира дошла.
Муртаза даже раскраснелся от гордости.
— А еще знающие люди сказывают, будто отец жениха очень богат.
Муртаза утвердительно кивнул.
— Есть у него и оливковые рощи, и дома, и, кроме того…
— Значит, прослышал о твоей дочери?..
— А как же! И его не интересовало, есть ли у меня в доме табуретки! Пусть, так и сказал, будет порядочная, а больше мне ничего не надобно!
— О дисциплине, о порядке ничего не спрашивал?
— Он обо мне слыхал! И сказал: во что бы то ни стало возьму для сына дочь такого человека!
— Этак завтра он возьмет тебя в компаньоны! Лучше уж тебя, чем кого другого. Только надо с умом, расчетливо.
Муртаза задумчиво опустил глаза.
— Он, говорят, сказал: дам ему особняк, пусть в нем живет. Пускай заведет себе коляску-фаэтон, ездит в ней, пьет-гуляет со своими дружками… Эх, Рыфат-эфенди, уж я-то знаю, как пожить в свое удовольствие… В сердце моем, коли хочешь знать, тоже гордость есть…
Муртаза вспомнил про своего земляка Хайдара, тот тоже, когда обмен был, приехал в Турцию без гроша в кармане. А теперь обзавелся имуществом, дом у него большущий в том же квартале, где живет младший брат Муртазы. Землю купил этот Хайдар, хозяйство завел. У него четыре экипажа. Дела идут, дай бог каждому! И что ни вечер, то с друзьями-приятелями пирует, потом все рассядутся по экипажам и давай кататься по городу — от одного бара к другому, от одного казино к другому, и так до самого утра с песнями на весь город… В этих развлечениях иной раз и Муртаза участвовал.
— Знаешь, чего бы мне хотелось? — задумчиво произнес Муртаза. — Чтоб был у меня большой, крепкий домина, хозяйство, большое стадо овец и коров. Чтоб свежее молоко всегда было и масло сбивалось… И чтоб мы ели, пили, веселились… И жилось нам радостно… Сегодня у меня, завтра у тебя… И песни наши неслись до самых небес… А потом все рассядемся по коляскам и айда! Э-э-эх! Рыфат-эфенди!.. — Тут Муртаза замолчал и зевнул во весь рот. — Спать хочется, сил нет. Глаза сами закрываются. Дай сигареты, я пойду хоть посплю.
— Куда там спать, когда скоро на работу! — Он достал часы, поглядел. — Уже четыре. И двух часов не осталось до смены.
— Ничего, хватит. Пусть хоть кости мои отдохнут.
Муртаза взял сигареты и спички и вышел из лавки. Уже подходя к калитке своего двора, он остановился в недоумении: казалось, все женщины квартала собрались перед
— Пусть немедля отправляется к доктору и отнесет к нему девочку! — крикнула Акиле-хала, завидев Муртазу.
Акиле-хала, высохшая, седая старуха, прикладывала смоченную в холодной воде тряпицу к пылающему лбу девочки, лежавшей в беспамятстве.
Муртаза встал в дверях, нагнулся, чтобы снять грязные ботинки.
— Погоди разуваться! — остановила его Акиле-хала. — Ты чего домой не являешься иль не хочешь на свою дочь посмотреть?
Муртаза поднялся наверх, подошел к постели. Увидев мужа, жена зарыдала во весь голос.
— Замолчи! Замолчи, дочь моя! — сказала Акиле-хала. — Успокойся, дитя мое, ты извела себя. Слава аллаху, еще ничего не случилось. Негоже плакать над больной.
Старуха встала, отвела Муртазу в сторону и рассказала:
— Вечером поздно девочка пришла с работы совсем больная. Упала у самого порога, что-то у нее с головою… Я сделала что могла, расплавила свинец, вылила его по капле в воду, произнесла молитву: «Слава аллаху, всевышнему, господину рабов своих». Только ничего не помогает. Ей все хуже и хуже. Надо что-то предпринять, сынок!
— Скажи что, Акиле-хала.
— Отнеси ее к доктору. Он сейчас на фабрике?
— На фабрике его нет. Нужно идти к нему домой, только…
— Вот и отнеси домой.
— Так он там не станет задаром смотреть. Для этого деньги требуются!
— Что ж поделаешь, сын мой. Не тяни, иначе дочь потеряешь. Придумай, как денег раздобыть.
— У меня в кармане и десяти пара не найдется, Акиле-хала!
— Возьми в долг, обменяй жетоны… У Фирдес что-то с головой неладное…
Муртаза тупо поглядел на старуху, ничего не ответил. И хотя у него ломило затылок, ныло все тело, глаза щипало от бессонной ночи, отправился на фабрику. Получил в расчетном отделе жетоны на пять лир. Жетоны — алюминиевые кружочки разной величины и достоинства, от сорока пара и до двухсот пятидесяти курушей, — годились только на то, чтобы покупать в фабричных кооперативных лавках, у бакалейщика, мясника и зеленщика или же бриться и стричься в такой же парикмахерской. Жетоны выдавались рабочим в счет аванса, чтобы заставить их покупать только в кооперативе. Муртазе нужно было обменять жетоны на деньги, чтобы заплатить фабричному доктору. Мастерам и служащим эти жетоны меняли в фабричной кассе на деньги, которые они тратили потом в кабаках да барах, в публичных домах. Потом деньги эти удерживали из жалованья. Так было заведено.
За стеклянной матовой перегородкой сидел высокий красавец кассир, на столе у него лежал томик стихов Омара Хайяма. Он сердито поглядел на посетителя.
— Чего тебе? — неприветливо спросил он.
Муртаза протянул ладонь с жетонами, дескать, нельзя ли их поменять?
— Запрещается! — еще громче отрезал кассир, он хотел, чтобы голос его был слышен в кабинете директора. — Ты что, не знаешь последнего распоряжения господина директора? Не имею права обменивать!
— Кто это там? — крикнул директор из глубины помещения.