Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
— Теперь ты знаешь, что мы с тобой будем делать?
— Нет, — равнодушно ответил Нух, — откуда мне знать, что мы будем делать…
— Встанем плечом к плечу и поведем фабрику вперед!..
Нух подумал, пожевал губами и вдруг сказал:
— Ты брось, ага, свое «поведем вперед!» На фабрике у нас полный порядок. Знаешь, что я тебе скажу: будь самим собой, кончай выпендриваться!.. Вчера появился, а сегодня уже у него идеи!.. Зачем тебе вести фабрику вперед? Твое ли это дело, наша ли это забота — вести?! Получай свое жалованье и благодари аллаха. Ишь нашелся министр внутренних дел! Кончай дурить…
— Не понял
Контролер зевнул, утер ладонью набежавшую слезу и двинулся дальше, не желая больше слушать Муртазу. Тому ничего не осталось, как следовать за контролером. Они сравнялись и шагали теперь плечом к плечу. Проходя мимо склада запасных частей, Муртаза заметил нескольких служащих фабрики, занятых, очевидно, «обсуждением весьма важных служебных вопросов». Как и подобает в таких случаях, Муртаза весь подобрался, зашагал энергичнее и толкнул Нуха локтем:
— Глянь, разве не видишь — господа служащие.
— Ну и что? Думаешь, если в галстуке, так уж и господин? Сразу перед ним навытяжку? Этак мы со своей работой не успеем справиться, — ответил контролер Муртазе, который в недоумении пялил на него глаза. — Шагай, приятель, поторапливайся! — добавил Нух.
— Твои уши, видно, не слышат слов, что язык твой произносит? Да как же так можно говорить о наших начальниках?
— О ком это ты?
— О господах служащих, наших начальниках.
— Каких начальниках?
— Наших начальниках, которые есть…
— Ты хоть заметил, зачем они собрались там?
— Важные дела обсуждают.
— Эх, ты, раб божий! Какие такие важные дела? Да пошел ты…
— Послушай, ты, поостерегись!..
— Слушай-послушай!.. Перестань, тебе говорят. Стоят кружком, лясы точат, про свое болтают. Шагай быстрей! Силком тащить тебя, что ли? — говорил Нух сердито и тянул Муртазу за руку.
— Послушай, как ты можешь?..
— Перестань, Муртаза-эфенди, не испытывай терпения, раб божий, брат мой несчастный. Подойди да сам послушай, про что они калякают, мать их…
Муртаза силой вырвал свою руку из руки контролера и закричал:
— Слушать слов таких не желаю! Замолчи немедля! Как смеешь ты ругать господ служащих, наших начальников…
— Знал бы ты, брат, это проклятое семя! — Служащие-начальники!.. Ох, и зол я на них на всех!.. Особенно на кассира нашего. У-у, вредный, паразит!.. Придешь к нему, чтоб обменять жетоны. Попросишь: «Хасан-бей, будь человеком, пойми, дома у меня больной ребенок…» Или же позарез деньги нужны, все ведь люди, вот и просишь: «Обменяй жетон…» Так и жди! Обязательно у него причина: то директор не разрешает, то бухгалтера нет или еще чего-нибудь. Вот, расскажу, был случай: сообщили нам, что будут шербетом угощать у писаря из столярной мастерской. Ну и устроили, молодцы, ну и шутники оказались, вот уж точно шутники, так их разэтак!.. Пошли, значит, мы туда, а там… народу, человек на человеке. К столу не протиснешься, места свободного нет. Стоим, ноги подламываются… Откуда я знал, что такая толкучка будет?.. Только себе местечко присмотрел, только на скамейке примостился, ишь,
Но Муртаза, знай, твердил свое:
— Начальников уважать надо! Не желаю слушать твоей ругани, потому что они… — Нух чуть не задохнулся от ярости, но Муртаза продолжал: —…Кто не признает старших, тот не признает и аллаха!..
Они молча шли до самого цеха, где очищают хлопок от семян. По ветхой лестнице, что вела в цех, сновали взад-вперед рабочие — женщины, мужчины, дети. Их лица, руки, одежда были густо покрыты хлопковой пылью, будто людей вываляли в хлопке. Оставив машины, они шли напиться или справить нужду. Немного в стороне на тюках с хлопком кувыркались и смеялись ребята.
— Послушай, а что это ребята в рабочее время тут балуются? — спросил настороженно Муртаза.
— Ребята здесь работают, над ними есть надсмотрщик, и не наше это дело, мы в их работу не вмешиваемся, — стал объяснять контролер.
Муртаза все так же подозрительно кривил рот, не понимая, что ему говорят. По другую сторону, напевая песню, рабочий набивал очищенный хлопок в харты — огромные мешки, сшитые из козьих шкур.
— Ну а этот? — показав на него, спросил Муртаза.
— Этот тюки набивает. К ним мы вообще никакого касательства не имеем. Они артелью работают.
— Но ведь песни, слышь, поет?
— И впрямь поет, уважаемый. Поет песню. Ну и что из того, что поет? Зачем мешать ему?
Около каморки, где сидел учетчик из хлопкоочистительного, они остановились. Учетчиком служил здесь албанец, человек желчный и раздражительный. Он сердито поглядел на подошедших. А Муртаза тем временем мучительно соображал, кем считать этого человека, служащим или рабочим, начальником или подчиненным. С одной стороны, вроде бы служащий — на столе у него толстые тетради, ручка, чернила, на стенке календарь, но с другой стороны, этот тип был без галстука!..
— Послушай, а этот вот служащий?
— Служащий. Что, не нравится?
— Так чего ж он без галстука?
Муртаза направился к лестнице, ведущей в цех, а Нух зашел к учетчику.
— Ну и болван! — в сердцах сказал контролер и сел на табурет.
— Кто? — спросил, сердито глядя поверх очков, албанец.
— Да вот, который со мною рядом стоял.
— Ну и чего он?
— О тебе спросил, служащий ты или нет. Я ему говорю: «Служащий, разве не похож?» — а он спрашивает, почему без галстука.
Лицо албанца залила краска гнева. Он сорвал очки и, задыхаясь от ярости, выпалил:
— Это он обо мне так сказал?..
Нух смолчал.
— Тебя спрашивают: это он обо мне?
— Не обращай внимания, Якуб-эфенди. Псих ненормальный этот человек.
— Кто он такой?
— Лучше не спрашивай… Ни рыба ни мясо, недоделанный какой-то, черт его дери!
— Да объясни ты как следует!
— Дурак из дураков. Мне его, видишь ли, в помощники взял Кямуран… Я раза два обмолвился, что трудно мне, что устаю, так на тебе… Человек без души и без сердца. Возомнил о себе бог весть что. Вообразил себя жандармским начальником…