Московит. Игра на выживание

Скрипец Антон

Игра ли тому была виной и, соответственно, связанные с ней условности, но – он попал.

Вилы не сумели пробить даже ничем не прикрытый круп лошади, не то что доспех. Но коняга-то ни в медицинских, ни в военных тонкостях не разбиралась. Поэтому, как только зад ее стегнула жгучая боль, тонко заржала и сломя голову кинулась в сторону. Прямо на свою четвероногую коллегу по преследованию. Сшиблись. Пусть даже неслись по узкой улочке не на всех парусах, столкновение получилось жестким. Одна лошадь кувыркнулась через голову, выбрасывая вопящего наездника из седла не хуже, чем из катапульты, а вторая всем весом налетела на кое-как прикрученные к низким столбикам горизонтальные жердины ограды

и с треском снесла их, пробуравив в падении заросли бурьяна и крапивы.

Расправа длилась не долее нескольких секунд, но даже за это скромное время округа успела снова наполниться криками преследователей, выстрелами и свистом пуль со стрелами. Часть их металась по подворью, через которое убегал Денис, остальные наводнили проулок. Не собираясь больше надеяться на милость врага, Денис, пригнувшись, рванул к склону оврага. А еще успел мельком взглянуть налево, туда, где спускаться должны были его союзницы. Но их уже и след простыл.

Горнолыжный слалом, в котором вместо лыж по склону скользила задница, оказался тем еще развлечением. Корни деревьев, комья спрессованной земли, сухие ветки и прочий мусор – словно все дружно сговорились либо нанести скатывающемуся по ним организму как можно больше увечий, либо хотя бы сорвать последние портки. Он пытался притормозить стремительное нисхождение, хватаясь рукой за все, что под нее подворачивалось. А подворачивалась в основном крапива. Которая либо с готовностью хлестала широкими листьями по лицу, либо вырывалась с корнем. И в том, и в другом случаях обжигая руки. Миг, когда он наконец-то достиг дна оврага, растворился где-то на задворках сознания. Он просто лежал на спине в воняющей тиной грязи, упираясь ногами в поваленный трухлявый ствол дерева и вслушиваясь в журчание лениво бегущего где-то недалеко ручья.

В чувство его привели звуки погони. Кто-то, громко переговариваясь и переругиваясь, спускался чуть в стороне, где лог горбился куда более пологим склоном. Чертыхаясь под нос и натужно кряхтя, Денис воздел отчаянно упирающееся против такой несправедливости тело и пошлепал по склизкой жиже вперед. Ручей, что извивался меж стволов чахлых деревьев, как и подсказывал слух, был невелик и мелок. Правда, вода оказалось такой холодной, будто всю жизнь замедляла бег своих струй исключительно с той целью, чтобы стать льдом.

Беглянок, которые, по идее, рванули тоже в эту сторону, видно по-прежнему не было. И Дениса вдруг стало мучать смутное подозрение, что лихая рубака с черной косой поманила его за собой не случайно. А чтобы он, с непривычки ломясь от преследования, как раненый лось сквозь зеркальный сервант, увел погоню за собой. Они же вдвоем смогли бы под этот шумок улизнуть.

Предположение подтвердилось, когда, вскарабкавшись по противоположному склону оврага наверх, заметно в стороне от того места, где скатился на дно, он выперся прямо на ощетинившиеся пики конников, нацеленные ему в грудь. Выследить его никому не составило труда, и все хитрые заячьи петли, которые он закладывал по дну оврага последние минут двадцать, при здравом взгляде на действительность изначально результата могли принести ровно столько, сколько попытки медведя справить нужду в наперсток.

Первой мыслью Дениса при виде направленных на него железяк было облегчение. Кинуться на них – и дело с концом. Но прежде чем он успел нажать ребрами на ближайший остро заточенный «эскейп», копья поляков как по команде дрогнули и, словно нехотя, опустились чуть ниже. Замерли на уровне, где живот назывался уже по-другому, но еще не ногами.

Девах тоже поймали. Только очень далеко от того места, где настигли Дениса. Они вообще не собирались сигать в овраг, как и полагал Денис, намереваясь по-тихому слинять огородами да пустыми

подворьями.

Глава 3

Поездка на дне тряской повозки – развлечение не из того разряда, которые хотелось бы повторить. Каждую выбоину на дороге – а вся дорога, собственно, только из них и состояла – Денис чувствовал уже и теми органами, которые в процессе болтанки на отшлифованных чьими-то задницами досках телеги участия вроде бы не принимали. Даже провалиться в беспамятство или сон не получалось – голова на обмякшей шее немедленно ударялась о высокий борт воза. Стянутые веревками за спиной руки он не чувствовал уже прилично давно, и так же давно ему не давала покоя мысль: если справить нужду прямо в штаны здесь, в игре, там, в реальной жизни, тоже обмочит портки?

Как долго длилась эта каторга, точно сказать он не мог. Ни кормить, ни поить его никто не собирался. А после того, как он кинулся на мечи поляков, едва его развязали, чтоб сходил отлить, не рисковали даже трогать. Так, попинали от души. Возможно, именно из-за этого он начал время от времени проваливаться то ли в глубокий сон, то ли, чего доброго, в обмороки. Хотя по здравому рассуждению эти черные провалы вряд ли были чем-то иным, нежели частью игры, обычной подгрузкой, когда персонаж перемещается из одной локации в другую.

Вынырнув из очередного такого темного омута беспамятства, первые секунды не мог сообразить, где находится и что вообще вокруг происходит. А когда наконец догадался, что какой-то бугай тащит его за ноги по дну телеги, стало уже поздно. Телега закончилась, и он со всего маху навернулся на землю, вниз головой. Связанные за спиной руки самортизировать падение никак не помогли. Только и успел, что стиснуть зубы, чтобы, чего доброго, не сломать их или не прикусить язык. Пока тряс головой и приходил в себя, его подхватили с двух сторон под руки и грубо установили вертикально. Чтобы не упал, конвоиры остались стоять с обеих сторон, вцепившись в руки и плечи крепкой хваткой. Впрочем, прислушавшись получше к ощущениям, Денис сообразил, что левую руку ему стиснули посильнее. Не иначе, с этой стороны его держал тот самый здоровяк с разбитой мордой в неопрятном пожеванном жупане.

Денис, конечно, не мог назвать себя специалистом в сфере лингвистики, но, на его взгляд, если кто из почтенного собрания, столпившегося вокруг, и мог зваться словом, явно составленным из двух – жопа и пан, – то как раз те двое, что стояли впереди, спиной к нему. Толстяк очень здорово подходил под данную формулировку за счет внешнего вида. Второй, чванливый ворюга, приказавший покалечить его, но ни в коем случае при этом не убивать, – благодаря внутреннему своему миру.

Сейчас, хвала небесам, оба не обращали на пленника ни малейшего внимания. Смотрели куда-то вперед. Точнее в сгущающихся сумерках определить было нельзя. Единственное, что можно было утверждать совершенно точно, – это то, что привал сделали на полузаросшей лесной дороге. Темные кусты и чахлые деревца обступили заброшенную колею так тесно, будто соревновались, кто быстрее сможет пустить побеги на самой ее середине.

Поначалу Денис принял этот звук за очередной порыв ветра, ворвавшийся в переплетенную гущу веток над головой. Но очень скоро из шороха неясного шума можно стало вычленить звуки человеческого присутствия: приглушенные травяным ковром шаги.

– Спаси Христос, добрые люди.

Голос говорившего вполне мог принадлежать и бабе, будь она достаточно солидна и дородна. К тому же угадывалась в нем некая хитринка, какую обрести может лишь человек, для которого плутовство давно стало призванием. Говор хоть и отличался от привычного Денису языка, но походил на родную речь куда больше, чем поднадоевшее уже польское квохтание.