Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Ужесточение линии руководства просвещением, черты новой политики отразились также в некоторых постановлениях министерства народного просвещения, касавшихся Московского университета. 10 ноября 1811 г. было издано очень важное постановление — первый шаг к отмене всесословного высшего образования в России — по которому люди из податных сословий выключались из оклада не ранее, чем они окончат университет. А поскольку звание действительного студента, относясь к 14 классу Табели о рангах, наделяло его обладателя личным дворянством, правом носить шпагу и не платить налогов, то учащиеся из податных сословий лишались и звания студента и до окончания курса именовались «вольнослушателями». Введение категории вольнослушателей значительно запутало учебный процесс — во многих университетах в них записывались как раз дворяне, не желавшие регулярно посещать лекции и сдавать экзамены. Дискриминация усилилась не только по отношению к ученикам из податных сословий, но и к казеннокоштным студентам. 21 апреля 1811 г. был издан указ об отсылке казеннокоштных студентов за развратное поведение на военную службу. Поскольку понятие «развратное поведение» можно

было толковать широко, у правительства появилось теперь мощное оружие, которое можно было использовать против любых проявлений недовольства среди студентов [205] .

205

Сборник постановлений… С. 686; см. также: Рождественский С. В. Сословный вопрос в русских университетах первой половины XIX века // ЖМНП. 1907. Ч. 9. Отд. 2.

В заключение обзора 9-летней истории университетской корпорации следует сказать, что реформы Муравьева уже в самом ближайшем будущем привели не совсем к тем результатам, на которые рассчитывал первый попечитель. Университетская республика рождалась при значительной помощи Муравьева. За счет созданного им потенциала в течение нескольких лет происходил бурный рост и развитие корпорации, которая доказывала свое право на самостоятельное существование. Но после смерти Муравьева этот процесс прекратился. Попечители продолжали вмешиваться в жизнь университета, но уже не ради укрепления его самостоятельности, а усиливая контроль и свою личную власть. Это усиление авторитаризма было неизбежно в условиях двойственной политики Александра I, не способного совместить либеральные замыслы с практически выполнимыми, продуманными законами, и достигло наивысшего выражения при попечителе П. И. Голенищеве-Кутузове. При этом еще не окрепшая университетская республика проявила слабость, ее демократические институты, основанные на принципах устава 1804 г., оказались не в состоянии противостоять давлению сверху; зато выявились конкретные недостатки, идеалистичность этого устава. Поэтому к началу 1810-х гг. элементы системы Муравьева начинают рассыпаться — меняется срок ректорства, введены ограничения для учеников из податных сословий, уходит старое поколение профессоров и большинство иностранцев. Правда, эти профессора успели подготовить себе замену, и на многие кафедры вступают молодые русские ученые. Именно им придется восстанавливать университет после войны 1812 г. и в новых условиях бороться за сохранение духа либеральных реформ начала века.

Глава 3

Преподавание наук и научная деятельность Московского университета

Преобразования 1803–1806 гг. открыли широкие возможности для развития университетской науки. Заботясь о народном просвещении в целом и особенно важную роль отводя научным знаниям, которые должны были укорениться на русской почве, правительство Александра I приступило к постройке здания научного образования сверху, с университетов. Образцами для разработки новой системы преподавания послужили высшие учебные заведения Германии и Франции. Университеты здесь выполняли двойную функцию, с одной стороны, являясь образовательными центрами, а с другой — аккумулируя вокруг себя исследования по всему широкому спектру проблем современной науки. Государственные субсидии придавали этим работам стабильность, позволяли исследователям превратить свои занятия в профессию. С профессионализмом ученых сочеталось и общественное уважение к их труду, широкое признание в европейской культурной среде.

Идея ввести в России подобное «ученое сословие» была чрезвычайно смела, и препятствия на пути ее осуществления далеко не сразу осознавались современниками и авторами реформ. Дело тут не только в том, что ученый, который по необходимости должен войти в строгую российскую иерархию чинов и званий, вызывал отторжение у доминирующего служилого сословия — дворянства (некоторые свидетельства об отношении к профессорам на рубеже XVIII–XIX в. мы уже приводили в предыдущей главе). Русское общество начала XIX в. в целом, не сознавая еще потребности в науке, относилось к ней равнодушно, а иногда с боязнью и подозрительностью [206] . Публичные речи профессоров призваны были, прежде всего, объяснять назначение наук, оправдывать их цель. Из такой ситуации следовали недостаток людей, которые могли бы составить ученое сословие, отсутствие школ, соответствующих современному уровню научных требований, и т. д.

206

См. Булич . Н. Очерки по истории русской литературы и просвещения с начала XIX в. Т. 1. СПб., 1912. С. 48.

Естественный способ, к которому прибегло правительство в данных обстоятельствах, это приглашение ученых и профессоров из-за границы. Число приехавших было довольно велико, потому что условия, предложенные иностранцам, льстили равно их кошельку и их самолюбию, привлекая мыслью участвовать в просвещении страны, дикой и первобытной по европейским понятиям; и главное — эти ученые действительно оставили глубокий след в университетской науке. Некоторые из них надолго задали направление научной деятельности университета, а те факультеты, где они работали, продолжительное время выдавались вперед по сравнению с другими [207] .

207

Там же. С. 49.

Иностранные профессора, почти

все без исключения прибывшие из Германии, внесли в русскую науку и опосредованно, через своих слушателей, в русскую культуру новый для России круг идей, связанных с быстро развивающейся в то время немецкой классической философией, трудами Канта, Фихте, раннего Шеллинга. Кроме того, сами профессора представляли русской публике новый тип «человека науки», профессионального ученого. Неудивительно, что очень скоро немецкие профессора вошли в моду среди дворянского общества, которое стало посещать их лекции и отдавать своих отпрысков в университет.

В европейской системе образования (особенно в немецких землях), большое внимание уделялось философии как основе наук и естественных, и гуманитарных. Поэтому влияние немецких ученых на преподавание в Московском университете преимущественно сказывалось на этико-политическом отделении, в изучении философии и естественного права, хотя затрагивало при этом основы и методологию всех наук. Эта новая струя в преподавании привлекала интерес студентов, делая, несмотря на языковой барьер при чтении лекций, философию одним из любимейших предметов. Интерес был тем живее, что в конце XVIII в. университет искусственно отгородился от идей Просвещения, видя в них семена революции.

Если иностранные профессора тяготели к философскому направлению, то у русских профессоров преобладали литературные интересы, которые следует рассматривать в контексте бурных литературных споров того времени. Талантливейшим критиком и литератором университета был А. Ф. Мерзляков. В литературном процессе, благодаря университетским изданиям, участвовало большое количество студентов, адъюнктов и профессоров.

Для многих предметов университетской программы история преподавания в начале XIX в. практически исчерпывает историю соответствующей науки в рамках университета. Требовалось время, чтобы с помощью иностранцев ликвидировать наметившееся отставание в ряде предметов: химии, высшей математике, астрономии и др., прежде чем начинать здесь самостоятельные исследования. Собственно научная работа в 1804–1812 гг. сконцентрировалась в научных обществах при университете, из которых наиболее активным было Общество испытателей природы. На его примере можно увидеть характерные черты университетской науки начала XIX в. В Москве она в большой степени зависела от поддержки меценатов, просвещенных вельмож — любителей науки (Демидов, Разумовский), в отличие от Петербурга, где Академия наук пользовалась государственной поддержкой. Пристрастия меценатов определяли и преобладающее направление исследований. С другой стороны, недостаточная расчлененность наук того времени предполагала синкретическое образование исследователей. Например, П. И. Страхов, входивший в качестве действительного члена во все научные общества, учил в Европе риторику, переводил французские романы, а в Москве преподавал физику, вел регулярно метеорологические наблюдения, эксперименты с электрическим током, ртутью, замерзающей водой и т. п. Широта научных интересов была присуща и многим студентам, которые посещали занятия нескольких факультетов, в т. ч. молодому Грибоедову.

Большую поддержку университетской науке оказал за время своего попечительства М. Н. Муравьев, не только сам обладавший глубокими научными познаниями, но и имевший возможность переписываться со многими европейскими учеными сообществами. Одной из его целей было налаживание постоянного научного обмена между Московским университетом и другими странами, которое бы держало его в курсе всех новейших достижений и открытий ученого мира Европы и рассказывало бы ему о состоянии русской науки (в качестве одной из мер он предлагал посылать диссертации новопроизведенных докторов, а также все замечательные произведения, выходящие из стен Московского университета, в Геттинген через знакомого нам профессора Мейнерса). Так, в феврале 1803 г. попечитель отправляет профессору Страхову вместе с новыми приборами для физической лаборатории описание новых экспериментов по гальванизму, произведенных в Туринской академии [208] . О живом интересе Муравьева к современной физике говорит отрывок из письма неизвестному корреспонденту: «Мы некогда учились физике. Но столько времени прошло с тех пор, как мечтали заниматься ею, что теперь остался я совершенным невеждою и потому, что память моя не сдержала того, что дано было ей на сохранение, как потому что наука сделала с тех пор неимоверные успехи. Напрасно я хочу выводить свои предположения, они не находят благосклонного приюта, которого по нашему мнению достойны. Например, утверждаю я, что электрическая сила имеет великое сродство с магнетическою и, может быть, обе они составляют одно и то же, приложением только различествующее» [209] . Однако, несмотря на скромность Муравьева, в его предположении содержится абсолютно правильное понимание единства электромагнитных явлений, признанное наукой только через много лет после смерти попечителя.

208

ЦГА г. Москвы, ф. 459, оп. 11, ед. хр. 1, л. 31.

209

ОР РГБ, ф. 298, ч. 3, п. 4, ед. хр. 3, л. 70.

Обзор преподавания на университетских кафедрах мы начнем с нравственно-политического отделения, где иностранные профессора составляли большинство, читая соответственно: И. Буле — естественное политическое и народное право, Ф. Баузе — римское право, Ф. Рейнгард — практическую философию, X. Шлецер — политическую экономию, X. Штельцер — общее и уголовное законодательство. Из русских профессоров 3. А. Горюшкин, а затем Н. Н. Сандунов учили правам гражданского и уголовного судопроизводства в Российской империи, А. М. Брянцев — логике и метафизике, М. М. Снегирев — нравственной философии и церковной истории, а Л. А. Цветаев — теории законов.