Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века
Шрифт:
В преподавании философии в этот период профессора придерживались двух различных линий изложения предмета. Еще со времен Славяно-греко-латинской академии в Москве преподавали схоластику Аристотеля. Положенная в основание философии для духовных заведений, она с течением времени уступила место системе Лейбница-Вольфа, читавшейся по руководствам Баумейстера и Винклера. Именно в таком виде философия перешла в Московский университет вместе с отечественными профессорами, получившими семинарское образование [210] .
210
Никитенко А. В. А. И. Галич. СПб., 1869. С. 71.
В начале XIX в. преподавателем, в основе державшимся системы Вольфа, был А. М. Брянцев. Его биограф сообщает, что хотя Брянцев «не удовлетворялся господствовавшей тогда в школах Вольфианской философией, но и не увлекся безотчетным пристрастием к новым системам… Он боролся с трудностями нового немецкого языка, вырабатывал новые русские слова для передачи слушателям новых понятий; но из новых учений принимал и с убеждением передавал другим только то, в чем видел благонадежное
211
Биографический словарь профессоров и преподавателей имп. Московского университета. М., 1855. Т. 1. С. 111.
С этим сообщением интересно сравнить свидетельство Свербеева: «Ученик Вольфа, соученик Канта, философ Андрей Михайлович Брянцев, чуть ли не 80-летний старик, в голубом своем кафтане, со стоячим воротником и перламутровыми большими пуговицами, с седыми волосами `a la vergette, при косе восходил на кафедру ровно в 8 часов утра, следовательно, зимой при свечах, и преподавал нам неудобоисследуемую пучину логики и метафизики. Он всецело принадлежал какому-то допотопному времени, объяснял нам свои премудрости в сухих выражениях, недоступных нашему пониманию. Его ученая терминология была латино-германская; его наука была нещадно сухая и схоластическая; даже русский язык был испещрен какими-то старинными словами, оскорблявшими наш слух». Правда, тут же Свербеев замечает, что «покойный М. А. Дмитриев, занимавшийся целую жизнь философией, говорил о Брянцеве, что сам всеразрушающий Кант не отрекся бы признать в своем соученике брата во философии» [212] .
212
Московский университет в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 68–69
По поручению Муравьева Брянцев перевел в 1804 г. учебник Фергюссона и заслужил за это награду императора. Этот и другие распространенные учебники нравственной философии — Мабли, Демутье, переведенные в 1803–1807 гг. [213] , были заметным шагом вперед по сравнению со схоластическим преподаванием конца XVIII в., в основном за счет углубления христианской этики.
Философские взгляды Брянцева характеризует его речь «О всеобщих и главных законах природы», произнесенная в торжественном собрании 1799 г. Он указывает, в соответствии с метафизикой Лейбница, три основных свойства природы: закон непрерывности (отсутствия пустоты), закон бережливости (или полезности всего сущего) и закон всеобщего сохранения, следующий из онтологического доказательства существования Бога. Считая большинство законов природы, как и цель всего сущего, непознаваемыми, Брянцев говорит, однако, что философы должны извлекать эти законы не только из чистого умозрения, но как результат «испытания природы».
213
Клейменова Р. Н. Издательская деятельность Московского университета в первой четверти XIX в. // Книга: Исследования и материалы. Сб. 43. М., 1981. С. 80.
Собственно нравственную философию, а также церковную историю в университете читал М. М. Снегирев, воспитывавшийся в Троице-Сергиевой лавре под руководством митрополита Платона, близость к которому он сохранил и впоследствии. Лекции Снегирева были «приятны по ясности и легкости в объяснении» [214] , однако это не уберегало его от многочисленных насмешек студентов за его замкнутость и неловкость в поведении. Е. Ф. Тимковский относит Снегирева к тем профессорам, к которым являлись лишь «по долгу учености», и пишет: «Мог ли студент охотно вступить в предмет философии, когда его профессор, в треволнении изъявления предмета не так близко знакомого, опрокинулся со стулом на пол с высокой кафедры при язвительной улыбке слушателей. К сугубому уничижению, на другой день на той же кафедре, к сведению самого г. преподавателя, явилась довольно пошлая эпиграмма в следующих двух стихах: Профессор <Снегирев> философ между нами / Чтоб это доказать, стоял здесь вверх ногами» [215] .
214
Биографический словарь профессоров и преподавателей имп. Московского университета. М., 1855. Т. 2. С. 421.
215
Тимковский Е. Ф. Воспоминания // Киевская старина. 1894. № 4. С. 4.
В 1807 г., также по инициативе Муравьева, в университетской типографии вышел перевод учебника Ф. Рейнгарда «Система практической философии», отражавший содержание его курса лекций. Занятия у Рейнгарда имели значительное влияние на воспитанников университета. Их с благодарностью вспоминали Чаадаев, Якушкин, Н. Тургенев и многие другие. В 1805–1806 гг. Рейнгард выпускал литературный журнал «Аврора» вместе с Я. Десангленом (в будущем всесильным управляющим делами в Министерстве полиции, который начинал скромным учителем немецкого языка при университете), что позволяет говорить об участии профессора в литературном процессе того времени.
Как сообщает мемуарист, Рейнгард, в отличие от большинства профессоров, читавших лекции в немецкой манере, т. е. не обращая внимания на слушателей и не общаясь с ними, заставлял студентов после каждого занятия делать краткий письменный обзор услышанного, который студенты обсуждали вместе, дома у Рейнгарда. Это отпугнуло многих нерадивых, зато оставшиеся сблизились с профессором еще теснее [216] .
Предметом рассмотрения в курсе практической философии Рейнгард считает систему нравственности, которую понимает как основанную «на идее первоначального морального закона, а следовательно… на идее первоначально существующей в человеке законодательной способности, называемой практическим разумом» [217] .
216
А. Д. Боровков и его автобиографические записки // Русская старина. 1898. № 9. С. 562.
217
Рейнгард Ф. Система практической философии. М., 1807. С. XVI.
218
Там же. С. 51.
Многие студенты тепло вспоминали и о занятиях с профессором римского права Ф. Баузе, еще до начала его тяжелой болезни. Живя долгое время в России, Баузе, кроме своего увлечения коллекционированием русских древностей и чтения лекций, всерьез занимался историей российского просвещения и словесности. В 1796 г. в торжественном собрании Московского университета он прочел речь о состоянии просвещения в России до Петра I — первый опыт исследования такого рода, который затем несколько раз перепечатывали журналы, предпринятый с целью «избавить Россию от долговременной ненависти и нареканий иноземцев, воздать каждому веку должное по заслугам, наконец, ознакомить с началами Русского просвещения сего времени». Баузе критикует сочинения иностранцев, распространявших в Европе ложное мнение об уровне российского просвещения, как основанное на домыслах: «Я писал, не полагаясь доверчиво ни на кого, все сочинения, которыми я пользовался и которые цитировал, лежали у меня перед глазами». Выделяя начало просвещения на Руси во времена св. Владимира, Баузе подчеркивает преемственность политики сближения с Европой у Петра I от предыдущих царей, в т. ч. Ивана Грозного [219] .
219
Биографический словарь профессоров и преподавателей ими. Московского университета. М., 1855. Т. 1. С. 84–86.
Как знаток древнерусской литературы Баузе активно участвовал в созданном Муравьевым комитете для написания истории русской словесности. Не успев опубликовать значительных печатных трудов, Баузе «много собрал и приготовил материалов для больших и важных сочинений. Особенные труды его обращены были на Политическую экономию, Историю литературы, Нумизматику, Дипломатику и Римское законоведение» [220] . Как юрист-теоретик Баузе принадлежал к господствовавшей в XVIII в. немецкой школе и излагал римское право на латинском языке по руководствам, принятым в германских университетах. Юриспруденция в его понимании — это комплексная наука, включающая в общем виде познание «справедливого и несправедливого», для овладения ею нужно пройти весь курс начальных знаний естественных наук и философии, обладать красноречием, знать языки, сочетать практические познания в области права и теорию. К теоретическому (положительному) праву он относит естественное и государственное право, этику и политику, к практическому — гражданское право и все виды приложений положительного права.
220
Там же. С. 86.
Наиболее выдающимся теоретиком права среди русских профессоров был Л. А. Цветаев. В отличие от Баузе, он получил образование в Париже, где стал членом Академии законодательства. Работы Цветаева написаны под влиянием французской энциклопедической школы, к которой принадлежали Монтескье, Пасторе и др., хотя Цветаев отлично знал и немецкое направление законоведения.
После произведения Цветаева в ординарные профессора, в 1810 г. вышел его учебник «Краткая теория законов». Написанная живо, хорошим литературным языком, эта книга показывает, что Цветаев имел незаурядный талант как юриста, так и писателя. Вот как объясняет он цель учебника: «Совет императорского Московского университета, приобщив меня к почтенному сословию ученых мужей, его составляющих, назначил мне преподавать Теорию Законов. Должен будучи по краткости годового учебного курса и по другим уважениям ограничить себя гражданскими и уголовными Законами, я выбрал было на первый раз руководителем себе г. Бернарди, знаменитого наших времен Французского Законоискусника, который не столько отвлечен, как Бентам, и не столько обширен, как Монтескье и Филанжиери; но скоро опыт показал, что он слишком краток, чтоб быть полезным для моих слушателей; зная, что большая часть из них будут исполнителями Законов, а не сочинителями оных, я почел за нужное, чтоб они и в самой Теории нашли некоторую часть практики для ближайшего приспособления правил оной, и чтоб имели полный план Уложения гражданских и уголовных законов. Итак, я решился составить для сего свою книгу по своему плану» [221] .
221
Цветаев Jl. А. Краткая теория законов. М., 1810. Ч. 1. С. IV.