Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья

Хренов Алексей

Лёха чуть не подавился, запихивая очередную николаевскую барабульку себе в рот, а сам Николаев, размахивая руками и не замечая исчезновения деликатеса со своей тарелки, продолжил, словно заново переживая:

— Я, понимаешь, вцепился во что то, раскорячился весь! Трясёт жутко, самолёт то на одно крыло встанет, то на другое! А подо мной распахнутые створки бомболюка и бездна сияет! То море видно, прямо вот оно, рукой барашки достать можно! То земля с песочным пляжем показывается! Я думал сдохну. Не помню уж как долетел,

говорят пальцы мои по одному отцеплять пришлось…

Лёха не ко времени вспомнил эпизод с коровой в бомболюке в незабвенном фильме «Особенности национальной охоты» будущего…

— Жить захочешь, ещё и не так раскорячишься! — воспроизвёл он цитату из фильма будущего, стараясь не заржать изо всех сил.

Николаев снова вздохнул, кивнул головой, соглашаясь с комментарием товарища, снова покачал головой и посмотрел на Лёху, как на редкого зверя:

— И вот вроде человек ты нормальный, не бросил… Заботишься о товарищах… по своему конечно… рации раздобыл за свой счёт… — в раздумье произносил Коля Николаев, потом усмехнувшись, сказал:

— Но ты меня извини, Лёша, что я от тебя подальше держусь, у меня жена дома беременная осталась…

— Вот почему то везде, где ты появляешься, без какого то трындеца не обойтись!

Николаев удивленно заметил, что пока он разглагольствовал, количество барабульки на столе катастрофически сократилось.

— Вот смотри! И с барабулькой та же катастрофа приключилась! — произнес он подключаясь к уничтожению жаренной рыбки, — расскажи лучше, как то в Мадрид слетал?

Лёха задумался на минутку и начал рассказ.

Самое начало июня 1937 года. Аэродром Алкала, пригород Мадрида.

«Ну что тебе сказать про Сахалин, над островом нелётная погода…» — почему-то и совсем не к месту всплыла в голове нашего героя песня из будущего. На Сахалине он, конечно, никогда не был, да и погода в Мадриде жаловаться особо не давала повода, хотя…

Мадрид встретил Лёху, Кузьмича и Алибабаевича действительно отвратительной, с их бомбардировочного взгляда, погодой. Стояло безоблачное лето, такое чистое и ясное, что хоть открытки рисуй.

— Видимость Миллион на миллион! — высказался Кузьмич перед очередным вылетом и разочарованно сплюнул.

Днём температура стабильно держалась на уровне 32–35 градусов в тени. Солнце палило без устали, выжигая всё вокруг, а световой день тянулся, казалось, бесконечно: светать начинало уже около половины шестого утра, а темнеть начинало едва ли к десяти вечера.

Обшивка их боевых самолётов накалялась так, что на ней можно было жарить яичницу. Тепловое марево и раскалённые металлические поверхности только добавляли ощущения, будто ты не в Испании, а где-то на краю пустыни. Лишь ночью наступало некоторое облегчение: жара спадала до более или менее терпимых двадцати градусов, а то и до совсем приятных восемнадцати.

Но Лёху раздражала в погоде вовсе не жара.

—

Никаких тебе облаков, чтоб спрятаться! — ворчал он, потея в кожаном реглане в кабине своего СБ.

Ясное небо над Испанией, хоть и выглядело прекрасно с открыток, в отсутствии истребительного прикрытия, для бомберов было сущим наказанием. Не было тех спасительных пухлых облачных гряд, где можно укрыться от настырных вражеских истребителей. Испания преподносила свои сюрпризы, а им оставалось только принимать их, как есть, вместе с жарой, ясным небом и вечно раскалённой обшивкой самолёта.

Знакомый ему аэродром Алкала подвергался регулярным налётам франкистской авиации, даже вражеским истребителям лететь сюда было меньше пятидесяти километров и регулярно над аэродромом устраивалась «собачья свалка» из с рёвом носящихся над головой истребителей.

С утра в один из дней, недалеко от своего самолёта, Лёха увидел под маскировочной сеткой маленький гражданский самолётик. Фюзеляж был светло-зелёного цвета, а по боку тянулась весёлая белая стрела — будто кто-то решил разбавить военный антураж парком аттракционов.

Увидеть такое чудо среди суровых военных машин было неожиданно, и Лёха, любопытствуя, поймал техника:

— Это чей цирк на колёсиках?

Испанский техник расправил плечи с гордостью, словно ему самому принадлежала эта зелёная стрела:

— А! Это французский корреспондент прилетел! Репортажи про нас пишет!

Лёха удивлённо приподнял бровь. Ну, корреспондентов в Испании он видел, но чтобы вот так, на своих крыльях… «Интересно, и сколько у него храбрости — летать на таком самолётике в условиях войны?» — мелькнуло у него в голове.

И действительно, примерно через час, в сопровождении пары испанских начальников, к его СБ уверенно направился человек. Невысокий, но чрезвычайно живенький, с небольшим брюшком, обтянутым явно не первой по свежести рубашкой и болтавшимся на шее галстуком, сдвинутым на бок.

На круглой голове француза, красовались большие залысины, немного припухшие щеки, добавляли лицу какое-то детское любопытство, а глаза, слегка выпуклые и удивлённые, делали его похожим на профессора, который только что открыл что-то невероятное.

— Антуан! — радостно заявил он, протягивая руку, — Корреспондент газеты «Пари-Суар», что переводится как «Парижский вечер».

Лёха, сдержав желание рассмеяться, пожал руку:

— Лёха, — коротко представился он, — переводился как Алекс…

Глава 3

«Парижский вечер»

Самое начало июня 1937 года. Аэродром Алкала, пригород Мадрида.

Антуан внимательно оглядел Лёху, словно изучал редкий экземпляр музейного экспоната, затем улыбнулся уголком губ и вдруг с неподдельной радостью воскликнул: