Мост душ
Шрифт:
Джейкоб напрягается рядом со мной, и я изо всех сил стараюсь не думать о нем, о его растущей силе, о Ларе, снова и снова предупреждающей меня, чтобы я отправляла его на тот свет. Но, может быть, дело вовсе не в Джейкобе. Может быть, это из-за Эмиссара, из-за меня.
— Но карта перевёрнута, — шепчет Джейкоб, — это ведь значит, что значение противоположное, так?
Я задаю вопрос, но гадалка лишь мотает головой.
— Не совсем, — говорит она. — У этой карты нет противоположности. Это как сами скрещенные мечи. Независимо от того, как на них смотреть, они все равно образуют
Перевернутая двойка мечей по-прежнему означает тот же вызов, тот же выбор. Это означает, что независимо от того, что ты выберешь, ты не сможешь выиграть, не проиграв при этом. Правильных ответов не существует.
— Ну, это глупо, — бормочет Джейкоб. — Нельзя просто изменить правила, основываясь картой. Она сказала, есть два варианта прочтения…
Я мотаю головой, пытаясь думать.
— Можно вытянуть ещё раз? — спрашиваю я.
— Нет смысла делать это, — отвечает Сандра, пожимая плечами. — Это твоя карта. Ты выбрала её не просто так.
— Но я ведь не знала, что выбирала! — восклицаю я, меня охватывает паника.
— И всё же, ты её выбрала.
— Но что же мне делать? Как я узнаю, какой путь выбрать, если ни один из них мне не подходит?
Гадалка пристально смотрит на меня.
— Ты сделаешь тот выбор, который тебе нужно будет сделать, а не тот, который захочется. — её губы кривятся в улыбке. — Что касается твоего будущего, я расскажу тебе всё, что смогу, — говорит она, добавляя, — за двадцать баксов.
Я роюсь руками по карманам и нахожу пару монет, но одна из них — Шотландский фунт, а другая — евро из Парижа. Только я собираюсь окликнуть родителей, чтобы они одолжили мне немного наличных, когда папа тенью появляется у меня за плечом.
— Что это тут у нас? — он опускает взгляд на карты. — А, таро, — произносит он с совершенно непроницаемым лицом. — Идем, Кэсс, — говорит он, мягко оттаскивая меня от Сандры и двойки мечей.
— Мне нужно знать, — говорю я, и он, должно быть, понимает, насколько я потрясена, потому что останавливается и поворачивается ко мне, глядя не на гадалку, а на меня. Папа присаживается на колени, заглядывая мне в лицо.
— Кэссиди, — говорит он ровным голосом учёного, и я ожидаю от него лекцию о том, что гадание не серьезно, что это просто трюк, игра. Но он не говорит ничего подобного. — Таро — это тебе не хрустальный шар, — говорит он. — Это зеркало.
Я не понимаю.
— Карты Таро не сообщают о том, что тебе уже известно. Они заставляют думать о том, что же делать.
Он постукивает по тому месту, где у меня под рубашкой зеркальный кулон.
Смотри и слушай. Узри и узнай. Вот что ты такое.
Слова, которые я говорила лишь призракам. Но, думаю, они применимы и к живым людям тоже.
— Эти карты заставляют тебя думать о том, чего ты желаешь и чего боишься. Они заставляют тебя посмотреть правде в глаза. Но ничто не может предсказать твоё будущее, Кэссиди, потому что будущее непредсказуемо. Они полны тайн и случайностей, и единственный человек, который решает, что случится, — это ты. — он целует меня в лоб, когда подходит остальная часть группы.
— О, карты таро! —
— Первая карта бесплатно, — говорит Сандра, обмахиваясь веером из карт, но папа перехватывает мамину ладонь.
— Идём, дорогая, — говорит он. — Кладбища сами себя не навестят.
Мы с Джейкобом подстраиваемся под их шаг. Эта карта не выходит у меня из головы. Девушка с повязкой на глазах. На груди два скрещенных меча.
Нельзя выиграть, ничего не потеряв.
И я знаю, чего боюсь. Что я не знаю, чем всё это закончится.
Глава десятая
Я не имею ничего против кладбищ. Обычно они довольно мирные, по крайней мере, для меня. Видите ли, призраки в Вуали привязаны к месту, где они умерли, а большинство людей умирают вовсе не на кладбище. Они просто оказываются там. Время от времени ощущается странствующий дух, но в общем, это довольно тихие места.
— Как и библиотеки, — добавляет Джейкоб, шаркая ботинками по тротуару.
Я закатываю глаза, когда мы проезжаем через ворота Сент-Луиса № 1. К моему удивлению, здесь нет травы — лишь гравий и камень, перемежающийся с сорняками. Пространство заполняют белые склепы, некоторые отполированные, другие почерневшие от времени. На некоторых даже есть кованые ворота.
— Новый Орлеан известен многими вещами, — говорит мама, и судя по голосу, камеры работают. — Но особенно он знаменит своими кладбищами.
— И людьми, похороненными на них, — говорит папа, останавливаясь перед совершенно белым склепом. Маленькие каменные вазоны, наполненные шелковыми цветами и листками бумаги, стоят по обе стороны от запечатанной двери. На каменных стенах гробницы нацарапаны крестики. На земле перед ним, люди оставили кучу странных подношений: тюбик губной помады, флакон лака для ногтей, флакон духов, шелковую ленту и цепочку пластиковых бусин. — Здесь покоится Мари Лаво, — говорит папа, — которую многие считают Королевой Вуду Нового Орлеана.
Вуду. Я вспоминаю о магазинчиках, мимо которых мы проходили вчера, с их яркими сумками и куклами, словами, вышитыми на занавесках и трафаретом нанесённые на стекла. И я вспоминаю предупреждение Лары о черепе и скрещенных костях. Не трогать!
— Рождённая свободной женщиной, — продолжает папа, — Лаво открыла салон красоты для элиты Нового Орлеана и приобрела последователей в качестве опытной практикантки вуду.
Я смотрю на Лукаса, мы оба держимся в стороне от съемочной группы.
— Что такое вуду? — тихо спрашиваю я.
— С ним шутки плохи, — отвечает он. Но я продолжаю смотреть на него, пока он не понимает, что мне нужен настоящий ответ. Он снимает очки и начинает протирать их, в третий раз за полчаса. Я начинаю понимать, что это привычка занимать руки во время размышлений, как вроде той, когда мама грызёт ручки, а папа раскачивается на каблуках.
— Вуду — это множество вещей, — медленно произносит Лукас, взвешивая каждое слово. — Это перечень верований, некая форма поклонения, своего рода магия.