Мой ангел злой, моя любовь…

Струк Марина

— Вы не можете этого знать! — резко проговорила Анна тут же, но ухо Влодзимира уловило неуверенность в ее голосе. Он понял, что нащупал то самое место, давя на которое, сумеет выиграть в итоге.

— Мне сказала о том известная нам обоим персона. Она была при том разговоре и запомнила каждое слово из сказанного тогда. Ваш жених стеснен в средствах. Отчего бы не поправить свое положение, да если к тому же невеста пригожа лицом? Именно эти слова и были сказаны графине, когда она пыталась отговорить своего родича от женитьбы на вас, Аннеля. Клянусь Крестом Господним, что истину говорю! Вы можете спросить о том у графини, скажу снова, — а потом стал говорить уже тише и медленнее, пытаясь достучаться до сердца, заверить

разум. — Я прошу вас уехать со мной и оставить все здесь, на этой земле. Мне не нужны за вами ни земли, ни ассигнации, ни иные богатства, кроме тех, что в душе вашей есть, которыми одарила вас мать-природа. Я люблю вас оттого, что вы — это вы, а не потому, что именно будет прописано в вашем приданом. Позвольте мне заботиться и оберегать вас, как делал то доныне. Позвольте мне… только позвольте!

— Как вы планируете вернуться в ваши земли, если Наполеон покинет Россию, хотела бы я знать? — Анна проговорила эти слова с насмешкой, намекая на то, что Лозинскому вряд ли проститься его пособничество французам, его служба в армии неприятеля. А ведь его фольварк был аккурат в землях русского императора…. Лозинский же не расслышал этой усмешки, принял этот вопрос за некий интерес к тому будущему, что он предлагал для нее.

— Мой кузен служит в Почетной гвардии французского императора. Он на хорошем счету у своего генерала и у самого Наполеона. Он поможет нам устроиться во Франции. А после… после я непременно найду путь, как вернуться в Бельцы. Подумайте об этом, Аннеля. Что здесь вас здесь? Я не смогу защитить вас уже, увы. Что ждет вас? Разорение, отчаянье, одиночество… Да-да, одиночество, Анна. Потому что даже если он вернется, то будете ли вы ему нужна без того обещанного приданого? Сможет ли ваш отец предложить ему таковое, когда его земли будут лежать в руинах, а холопы убиты или покалечены? Подумайте, Аннеля!

Анна молчала в ответ. Говорить не хотелось ныне с Лозинским после того, как тот необдуманно (а может, все же по воле своей и целенаправленно) ставил под удар ее будущее, находясь в ее покоях. Пусть он не в спальне, пусть в будуаре, но он все же был посторонним мужчиной, и подле не было никого, кто мог бы создать видимость приличий. Второй раз ее загоняли в ловушку.

Она прикрыла глаза на миг, вдруг воскрешая в памяти ту летнюю душную ночь. Жар кожи, сладость поцелуев. Его глаза так близко к ее лицу, внимательно ловящие каждое изменение в нем, каждую эмоцию. Его утешающие руки на своем теле, его нежный шепот, успокаивающий ее слезы после.

Анна откинулась назад, на кровать, не слушая Лозинского, который что-то продолжал говорить из-за двери, что-то доказывать ей. Его слова слились в один монотонный звук голоса в ее голове. Анна протянула руку и схватила одну из подушек, прижалась к ней лицом. Вспомнилось, как лежал, уже одевшийся, на этой самой постели Андрей, заложив руки за голову, наблюдая с завидным спокойствием на лице за ее истерикой и злостью. И тот поцелуй после. И ее слова, в которых она выразила тогда всю ярость, что испытывала в тот момент на себя и на свою слабость перед ним. Когда хотелось сказать совсем иное. То, что плескалось в сердце, наполняя его каким-то странным восторгом, теплотой и предчувствием чего-то такого прекрасного…

«… - Я вас ненавижу!

— Тогда я прокляну тот день, когда ты перестанешь меня ненавидеть…»

Анна вдруг вспомнила свой шепот, едва слышный на фоне шума дождевых капель, барабанящих по крыше сарая, пригибающих травы к земле с тихим шелестом.

— Я боюсь того, что творится ныне в моей душе. Я так открыта ныне… так беззащитна…

— Нет нужды бояться, — отвечал ей Андрей, гладя ее волосы, рассыпавшиеся по сену под ними, заглядывая в ее серо-голубые глаза, так по-детски широко распахнутые. — Я никогда не обижу тебя…никогда…

— Только не предавай меня! Не обмани! Я не

переживу этого, не перенесу этой ноши! — порывисто шепчет она в ответ. И тогда он склоняется над ней, поцелуем успокаивая, скрепляя обещание, которое прошептал ей в самое ухо перед этим поцелуем.

Громкий стук в дверь спальни вырвал ее из потока воспоминаний. Уже стучал не так тихо, как прежде, словно таясь от тех, кто случайно мог идти мимо покоев. Стучали костяшками пальцев, раздраженно, резко. А потом громко — уже кулаком, что дернулась дверь, и звякнул ключ в замочной скважине.

— Qu'est-que vous voulez de moi? Nous n'avons rien `a nous dire! [384] — крикнула Анна, поднимая голову от подушки, уже перепуганная тем натиском, с которой вдруг стали ломиться в ее спальню. Что ей делать? Кричать? Звать на помощь слуг? О Господи, Лозинский совсем лишился разума, если решил поступить таким образом!

— Открой немедля! — раздался из-за двери голос брата. Потом в дверь снова ударили кулаком. — Открой немедля и найди в себе смелость объяснить мне!

384

Что вы хотите от меня? Мне не о чем говорить с вами! (фр.)

Глава 23

Петр ушел только спустя пару часов из покоев Анны после разговора, обнажившего душу, умиротворенный. Потому что спал с души камень, давивший с силой на грудь уже несколько дней, стало свободно дышать. Та лента, подобранная им в салоне, словно границей легла между сестрой и братом, разделила прошлое и настоящее. Он доставал эту полоску нежно-розового атласа порой вечерами и думал о том, как могла сестра уступить натиску капитана польских улан, как могла забыть о том, что эти самые руки, которые обнимали и ласкали ее, еще недавно проливали русскую кровь. Уж кому-то, а Петру это было известно доподлинно! Он своими глазами наблюдал в тот проклятый день сражение близ Бородино. Как картечь выкашивает целые ряды пехоты. Как рвутся гранаты, сея свои смертоносные семена-осколки на несколько шагов вокруг, разрывая плоть, забирая жизни.

Одна из таких гранат разорвалась подле, когда он подавал своему генералу трубу для обзора поля. Упали, как скошенные, адъютанты и генерал, офицеры, что еще ждали вывода своих расположений на поле брани и прибыли по зову командующего полком. Генерал и пара офицеров уже не поднялись. Офицерам попало в грудь, в самое сердце, а сорокасемилетнему генералу одним из осколков повредило глаз, тот самый, не прикрытый трубой. Он умер в лазарете спустя пару часов, так и не приходя в сознание.

Петр сначала думал, что его сохранил Господь от страшной участи быть задетым этими смертоносными жалами, разлетающимися при взрыве. Оглушенный, он не увидел крови на черном сапоге и сперва думал, что целехонек остался. Но когда его стали поднимать на ноги, когда ударила дикая, оглушающая и ослепляющая боль в правой ноге, чуть ниже колена, он вдруг понял, что дела далеко не так хороши, как ему казалось в первый миг.

— Раздроблены кости голени, — с легкой грустью в глазах взглянул на Петра оператор, когда дошла его очередь быть осмотренным одним из эскулапов, что без устали принимали раненых в палатке полевого лазарета. То, что было потом, Петр не забудет никогда — наскоро плеснули обжигающей небо водки в горло, а после… о Боже! После…

И первой мыслью, когда он пришел в себя ночью, когда над ним медленно проплывали тусклые точки звезд, когда его везли на одной из телег, было: «Отчего я не умер от той раздирающей тело боли? Отчего не разорвало меня от крика, который не сумел сдержать, несмотря на ту палочку из крепкой древесины, что стискивал зубами? Отчего я жив? И для чего…?»