Мой бесполезный жених оказался притворщиком
Шрифт:
“Мы только встретились, а я уже желаю тебе провалиться в ад”.
Да он просто очаровашка.
Он ведь даже не пришел вручать их сам, прислав Марка Кемского, которому судя по всему роль личного лакея скользкой ящерицы не доставляла совершенно никаких неудобств.
И в то же время — если бы я закатила сцену и швырнула этим букетом ему в рожу, он бы только невинно похлопал глазами.
О, небеса, ты что, ненормальная, это же цветы, да еще и такие красивые! Ах, дядя, ты видишь, что все это
Хотя начал-то как раз он.
Мы только поддержали.
Пара дней, и наша жизнь превратилась в ситком “Шесть врагов Гордея Змеева”. Вернее, “Пять врагов Гордея Змеева”, Надя все же предпочитала во всем этом не участвовать.
По-видимому, ждала сиквел.
И грабили мы не казино, а банк нервных клеток ректора.
Например, где-нибудь в семь часов утра, разъяренный Гордей Змеев принимался орать:
— Кто насыпал перец на мою подушку?
Или:
— Кто плюнул мне в стакан в столовой?
Или:
— Кто брал мой фамильный меч? И — не вернул!
На что Платон отвечал:
— Я, снова я, и опять же я, и не только меч, кстати, но и набор серебряных ножей, проклятые иглы и самонаводящиеся стрелы. Можешь порадоваться, теперь все это добро служит подпорками для огурцов в оранжерее. Я сдал их от твоего имени, так что, уверен, всемирная ассоциация садоводов и огородников уже номинировала тебя на премию “Земляной червь года”. Не понимаю, почему ты не рад, это же такая редкая номинация!
— Такая редкая, что ты ее вот прямо сейчас придумал, — отзывался Иларион.
— И слово предоставляется председателю премии! Скажите, есть ли другие достойные кандидаты?
— Другие кандидаты и рядом не ползали. Присуждается единогласно.
— И наконец — приз зрительских симпатий!
Здесь слово, как правило предоставлялось, Лукьяну.
– “С вами наши ножки” от комитета по делам сороконожек, — неизменно поддерживал он. — Наш девиз “Чем больше ножек — тем удачнее подножка”.
Гордей Змеев обладал поистине поражающим талантом объединять людей — его соседи были готовы дружить друг с другом, лишь бы не пришлось дружить с ним.
Или, например, как-то раз ректор вызвал нас с Евженой в свой кабинет.
Он строго поглядел на нас, прежде чем спросить:
— Кто из вас это сделал?
Евжена посмотрела на меня, я посмотрела на Евжену, ректор посмотрел на потолок. Видимо, в поисках здравого смысла. Ведь, если его не было у нас, значит он должен был быть где-то еще. Почему не там?
— Гордей Змеев, — сухо пояснил он, говоря о любимом племяннике так, словно не знал его, и ответом ему послужило наше коллективное насмешливое “Ооооо”, — пожаловался на то, что кто-то, — он особенно выделил это слово, — кто-то неизвестный заколдовал все его учебники так, что, когда он открывает
— Надо сделать вид, что мы ничего не знаем, — шепнула я Евжене.
— Что такое учебник? — немедленно сориентировалась она.
— Не так!
— Я зачитаю одно из творений этого неизвестного, — продолжил ректор, — Итак, вот что особенно привлекло мое внимание:
Отправился в школу потомок ужей,
В той школе он встретил колючих ежей.
Рыдает змееныш, ежи хохочат,
Иголками больно исколот весь зад.
— Без понятия, кто автор, — не моргнув глазом соврала я. — Но очень талантливо.
— Чувствуется изысканный стиль, — поддержала Евжена. — Глубокое понимание характера лирического героя.
— А какие сравнения!
— Удивительно!
— Под каждым оскорблением проступает подпись! — громыхнул ректор. — С вашими именами! К тому же я видел, как на введении в артефакторику Надежда, ваша соседка, между прочим, подкладывала на стул Гордея кнопку!
О, это уже было камео.
— Но главное — не это. А то, что нет такого слова, как “хохочат”, дамы! Стыд-то какой! Если оскорбляете кого-то, хотя бы делайте это правильно!
— А что рифмуется с “хохочут”? — наклонилась ко мне Евжена.
— Надо, чтобы “зад” остался, а то Платон надуется. Тогда в предыдущую “ряд”? Ну, знаешь, “рыдает какой день подряд”, например.
— О, отлично! Но ведь и все остальное переделывать теперь!
— Дамы!
— Да?
— Да?
Лицо ректора свело судорогой.
— Протираете пыль в библиотеке! Месяц!
— Нормально, — отмахнулась я. — Все равно мы собирались за словарем.
Или вот, например, на уроке теологии наш наставник брат Вольдемар однажды спросил:
— Господа, а кто из вас бросил записку с именем Гордея Змеева в ящик для поминовений в академической часовне? Господа, это ведь неправильно, мы же с вами столько раз обсуждали, что пожелания о добром здравии подаются в белый ящик, а о поминовении в черный, я так удивился, когда разбирал их сегодня…
— Это ты! — упомянутый Гордей Змеев развернулся в сторону Лукьяна и принялся гневно потрясать кулаком в воздухе. — Ну ты у меня дождешься! Я тебе покажу! Да ты меня проклясть что ли пытаешься! Я все расскажу дяде!
Лукьян вздохнул.
— Ой, и как же я мог перепутать…
— И записка была не одна, а…
— … перепутать целых сорок раз. Ума не приложу, как так вышло.
— Их было ровно сорок, верно, — не обращая ни на что внимания закончил свою мысль наставник. — Господа, надо внимательнее слушать то, что я говорю на уроках, чтобы такие казусы больше не повторялись.