Мой бесполезный жених оказался притворщиком

Павлова Нита

Если к концу дня академия останется цела, это уже можно считать удачей.

— О, — присвистнул Платон с интересом наблюдая за моим шокированным выражением лица, — вижу, теперь ты меня понимаешь. Просто представь, у одной стены кровать Змеева, чуть подальше кровать Хилкова, и посередине — моя. Могу поклясться, что видел, как ночью надо мной пролетел кинжал. А что, если в следующий раз позер не докинет?

— А в этот раз он докинул?! — не сдержалась Евжена. — Неужели княжич Змеев убил князя

Хилкова?

Да, ничего не скажешь, отличное начало учебного года.

Платон крутанул головой в ее сторону.

— Что? — нахмурился он. — Нет. С Хилковым все в порядке. Было. Когда я уходил.

— Цесаревич Иларион в отличии от тебя не жалуется.

— Его Ослейшеству-то хорошо, у него кровать под окном, только лежит и морали читает. Я туда не вернусь, — Платон снова повернулся ко мне.

— А придется, — сказала я.

— Почему? Я хочу жить здесь, твоя соседка не против, чтобы я жил здесь.

— Я такого не говорила, — попыталась возразить Евжена, но Платон не дал ей и слова вставить.

— А ты, сестренка, меня любишь и точно не хочешь, чтобы я так бесславно погиб, — самодовольно протянул он. — По-моему, вопрос решен.

— Эта кровать уже занята.

— Кем?

Я пощипала себя за переносицу, чтобы успокоиться. Весь этот разговор с самого начала не имел никакого смысла. Никто не разрешит Платону жить в одной комнате с девушками, какую бы сцену он ни закатил по этому поводу. Куда скорее его просто выкинут из академии.

Он это знает.

Я это знаю.

О чем мы вообще спорим?

— Нашей соседкой. Которая задерживается по семейным обстоятельствам. Но она обязательно приедет. И ей нужно будет где-то жить. Понимаешь?

— Я с радостью уступлю ей свою кровать.

— Ты только что сказал, что находиться в твоей комнате опасно для жизни! Неужели тебе совсем не жалко бедную беззащитную девушку, которую ты хочешь обречь на такие страдания?

Платон задумался.

В романе раскрытию его характера была посвящена значительная часть повествования. Платон редко заботился о себе. Он стойко сносил все удары судьбы, несправедливое отношение и жестокость, но он никогда не мог пройти мимо другого человека, угодившего в беду.

И сейчас я пыталась сыграть на его лучших чувствах. Одна только мысль о том, чтобы поставить кого-то в столь опасное положение должна была глубоко задеть Платона. Его чувство справедливости не могло позволить ему и дальше сидеть сложа руки. Он должен был встать, вернуться в свою комнату и попытаться как-то урезонить своих соседей, пока они не втянули в свое противостояние кого-нибудь еще.

Вот только.

— Да нет, не особо, — наконец сказал он. — Почему мне вообще должно быть ее жаль? Я ее даже не знаю.

Ох, подумала я, это ты сейчас так

говоришь, но просто подожди, просто подожди, я мысленно прикинула, сколько времени у нас осталось до завтрака, просто подожди буквально полчаса.

***

— Почему ты сидишь за нашим столом? — приподняв бровь поинтересовался Платон. — Разве ты не должен сидеть со своими друзьями? Которых у тебя так много.

По дороге в столовую мне удалось причесать его и перевязать ему галстук, так что теперь он выглядел пусть и усталым, но по крайней мере не походил на призрака.

— Именно потому что у меня их так много, — Иларион сердито ткнул в его направлении вилкой, — я не могу сидеть с ними. Чтобы не обидеть никого из них, ясно? Я не жду, что кто-то вроде тебя поймет.

Столовая была достаточно большой, светлой и просторной, с множеством мелких столиков, рассчитанных на пять-шесть человек. За одним из них мы и сидели. Мы пришли одними из последних, так что свободным был только столик возле дверей.

И справедливости ради — когда мы вошли, Иларион уже сидел за ним.

Последним к нам присоединился и Лукьян Хилков.

Подойдя к нашему столу он нерешительно затормозил, должно быть, сомневаясь в том, что мы будем рады его компании, но Платон, едва заметив соседа по комнате, с силой дёрнул его за рукав и усадил рядом.

Наверное, он надеялся на то, что Лукьян не удержит поднос, и каша окажется на голове у цесаревича.

— Куда ты умотал с самого утра? — поинтересовался Платон.

— Я ходил на утреннюю молитву в академическую часовню.

— М, да? Надеюсь, ты молился о том, чтобы от нас отселили психопата и нытика.

— Не совсем, — улыбнулся Лукьян.

— Эй! — до глубины души оскорбился цесаревич.

Это было невероятно тоскливое зрелище.

Я встретилась взглядом с Лукьяном Хилковым, который все это время смотрел на меня.

Мне стало немного неловко, но он только едва заметно приподнял уголки губ в намеке на улыбку.

Евжена хлопнула ладонями по столешнице, привлекая внимание. Ее взгляд остекленел.

— Я влюблена, — пробормотала она.

Я выронила изо рта кусок бекона.

Платон склонил голову набок.

Все это время молчаливо намазывающий на булку масло Лукьян Хилков посмотрел на нее так, словно у нее выросла вторая голова.

— В меня, — без тени сомнения кивнул сам себе Иларион.

Взгляд Евжены прояснился.

— Что?! Нет!

— Как «нет»? — растерялся Иларион. — Я тебе не нравлюсь?

— Да не знаю я, — расстроено отмахнулась она.

И в ответ на наши недоуменные взгляды добавила:

— Потому что это не я. Кто-то в зале влюблен. А меня зацепило. Как обычно. Просто не обращайте внимания.