Мой бесполезный жених оказался притворщиком

Павлова Нита

— О, да.

— Ты представляешь, как она отреагирует? Ты думаешь, она сдастся? Да как бы не так!

— Она выглядела довольно спокойной. Ты, по-моему, излишне драматизируешь, — отмахнулась я.

Впрочем, паниковал Иларион не на пустом месте.

— Сначала она попытается его отравить, — принялся загибать пальцы Иларион. — Потом она попытается подставить его и разрушить его репутацию.

— Там и так нет никакой репутации, — пробурчала я.

Иларион недобро сверкнул глазами, и мне оставалось только поднять руки в жесте капитуляции.

— А потом,

когда ничего из этого не выйдет, потому что Лукьян в гостях ничего не жрет, никуда не ходит и постоянно делает рожу кирпичом, она подошлет к нему наемных убийц! И знаешь, сколько тогда братьев у меня останется?

— Сколько?

Иларион на секунду задумался.

— Если считать всех по матушкиной линии, а также детей названного брата отца, второго названого брата отца… то пять или шесть, — наконец подсчитал он. — Но из тех, кто меня не бесит, ни одного. Потому что не бесит меня только Лукьян. Он единственный, кто надо мной не глумится.

Я хотела сказать, что Лукьян глумится.

Просто слишком тонко для того, чтобы до Илариона дошло.

Но кто я была такая, чтобы сеять раздор в таких крепких родственных отношениях.

— Да с чего ты решил-то, что она его убьет? — вздохнула я. — Ты как-будто бы не свою мать сейчас описал, а какую-то опереточную злодейку, — единственная злодейка сейчас стоит прямо перед тобой и, гляди-ка, даже я никого не собираюсь убивать. — Я не такое уж сокровище, она уже завтра забудет о том, что вообще что-то предлагала.

— Моя мать и правда бы не стала, — внезапно весь пыл Илариона угас, он сдулся как воздушный шарик, даже немного сгорбился, — но она… Она всегда так поступает. Ты тут ни при чем, — вздохнул он.

Я наклонила голову набок.

Так “не стала бы” или “всегда так поступает”? Разве эти два утверждения не исключают друг друга?

— И я могу понять, почему ты отказалась, я не то чтобы не заметил, что я тебе не особо нравлюсь, но-

— Императрица — это второй после императора рекордсмен по количеству покушений, — перебила этот поток самобичевания я, главным образом потому, что мне ужасно не хотелось, чтобы Иларион углублялся в размышления о моих симпатиях, ведь, где размышления об этом, там и размышления о причинах, а я не смогла бы ничего объяснить без риска произвести впечатление человека с основательно протекающим чердаком. — Тебе от этого деваться некуда, ты будущий император, но это не значит, что все остальные горят желанием сунуть голову в петлю. Спасибо, мне такого не надо. Причем тут то, нравишься ты мне или нет?

Я даже не слукавила, я сказала почти правду. Я просто не хотела умирать.

На секунду Иларион просиял.

А затем снова помрачнел.

— Тебе не стоило ничего говорить о Лукьяне, — снова вздохнул он. — Матушку это точно разозлило, и теперь она ни за что об этом не забудет. Если тебе так нужен был подставной жених, нужно было назвать кого-то другого! Например, меня! Уж мне-то она точно ничего не сделает.

Иларион покивал сам себе, явно довольный этим потрясающим решением.

Я наградила его молчаливым осуждающим взглядом.

— Что? —

нахмурился он.

Я сердито поджала губы.

Иногда я забывала о том, что в романе Илариона описывали как “наивного”, “простодушного” и — “бесхитростного”.

Лично я бы выкинула все эти описания и просто указала, что он непроходимо тупой.

— Ты сейчас вообще понял, что сказал?

— Чего лично я не понял, так это, как вы двое умудрились вернуться в еще более отстойных прикидах, чем те, в которых вас отправили во дворец? — спустя одну неловкую дорогу до академии сказал Платон. — На вас напали? Кто? Простуженные стилисты?

— Почему простуженные? — уточнил Иларион.

— Потому что у тебя сопли на рубашке.

— Нет там никаких соплей!

— То есть все остальное у тебя вопросов не вызывает? — удивилась я.

Стояла глубокая ночь, но вместо того, чтобы спать студенты готовились к отъезду. В ожидании экипажей, которые должны были прибыть с самого утра, они слонялись по руинам академии в поисках своих вещей, любовались звездами, пытались выяснить, кто под шумок спер у них один из носков.

К тому же, учитывая состояние спален после прокатившегося по ним побоища, спать-то все равно было негде.

Единственный, кому удалось отбыть пораньше — Гордей Змеев.

Впрочем особенно счастливым он не выглядел.

— Моя рука, — причитал он, тоскливо плетясь за отцом. — Кажется я сломал ее. Она так болит.

— Пять минут назад у тебя болела нога, — выгнул бровь Чеслав Змеев.

— Точно. О, моя нога! — немедленно сориентировался Гордей.

— Левая была.

— Как же больно!

— Тебе удалось отыскать огненный хлыст или мы можем попрощаться с ним? Ты хоть соображаешь, что именно ты потерял? Твой прапрадед получил его в подарок от алтана Азарского за спасение его жизни, а ты утопил его где-то в луже! Гордей!

— О, моя голова, она так кружится. Мне кажется, я теряю сознание.

Мы расположились на уцелевшей центральной лестнице, которая теперь никуда не вела и представляла собой просто каменное сооружение посреди побитой огнем поляны.

Змеевы исчезли за воротами, и Платон наконец снова переключил свое внимание на меня и Илариона.

— А?

— Ты больше ничего не хочешь спросить? — повторила я. — В остальном ситуация не вызывает у тебя вопросов?

— А какие тут могут быть вопросы? — удивился Платон. — Лукьян — отличный выбор. Он такой болезненный, того и гляди помрет. И ты останешься богатой вдовой. Зачем нам всякие живучие цесаревичи?

— Ты вроде бы говорил, что я твой лучший друг? — меланхолично отметил Лукьян.

— Я буду плакать на похоронах.

— Это так трогательно, что у меня, кажется, перехватило дыхание.

— Да не, это потому что у тебя с дыхалкой не очень. Нужно больше тренироваться.

— И как я сам до этого не додумался?

Тем не менее, несмотря на то, что обращался Лукьян вроде бы к Платону, его немигающий пристальный взгляд был направлен на меня.

Оно и понятно.

Первым делом вернувшись в академию я нашла его и сказала: