Мой дед Лев Троцкий и его семья
Шрифт:
Москва, 18 ноября 1980
Юля, привет! Не знаю, хватит ли у тебя терпения и времени разобраться во всех деталях этого романа в письмах, поэтому я изложу тебе то, что мне казалось интересным. Когда читаешь чужие любовные письма [166] , то это все равно, что подглядывать в замочную скважину, но для историка, каковым я являюсь, – это можно: для нас это документ, источник, позволяющий судить о времени и о людях. И источник этот интересный – человеческие характеры видны в нем объемно и ярко. Может, ты помнишь, в Москве в 60-х гг. появилась мода на «спектакли в письмах» – «Милый лжец» во МХАТе о Шоу и инсценированная переписка Чехова и Лики Мизиновой в Театре Моссовета и т. д. Если бы этот жанр развивался, то в данной эпистолярной коллекции он получил бы блестящее продолжение.
Нашему герою к тому времени было лет двадцать восемь – в одном месте он вспоминает о студенческой пирушке в связи с окончанием института, которая состоялась за пять лет до этого. Но он за пять лет успел стать доцентом и преподавал в вузе. Специальность прикладная – инженер, но круг интересов очень широк. По специальности собирает и просит собирать все, что выходит. Много писал и публиковался. Только перед поездкой сдал в редакцию и опубликовал 3–4 статьи. По нынешним временам это довольно много. В то же время
Начитан на редкость – цитирует по памяти Петрония (древнеримский автор), Гоголя, Маяковского, ссылается на древнегреческую и древнеримскую мифологию, на Достоевского, на Ю. Олешу, В. Гюго, Мопассана. <…>…выучил латынь и многое из римских текстов прочитал в подлиннике. Особенно ему понравилась легенда о том, что римляне для наказания неверных жен и их любовников использовали репу, которая вставлялась в соответствующие места их бренного тела. Эта тема его очень занимала и смешила, как он пишет, «корнеполцы» ему часто снились. Если учесть, сколь горячо он ждал приезда своей адресатки, – это вполне понятно.
Письма начинаются в августе, а заканчиваются в октябре одного года. Начал он их писать в поезде на следующий день после того, как выехал после одиночества. Причем сразу видно, что, несмотря на пережитое, личность сохранилась и не сломалась. Самое очевидное подтверждение этого – ироничное отношение к себе и действительности. Вот как он вспоминает о своей прежней жизни: «Я недавно прикидывал, что я оставил за собой, не считая тебя, конечно: несколько галстуков, напуганных товарищей и знакомых, несколько сотен книг, полуботинки, два костюма, два скандала в честном еврейском семействе, отрепья наивности, каким-то чудом державшиеся до сих пор, пальто, долги, научную карьеру, бессонницу…» Причем стоит ему получить письмо с уведомлением о предстоящем приезде, а также приободриться в связи с возможным устройством на работу и получением комнаты, он (с удивлением, по-моему) пишет, что «иллюзии регенерируют, как оторванный хвост у ящерицы». Жизнерадостный был человек! О будущем своем он, как и многие другие, не догадывался.
Любил футбол, входил в команды и забивал голы. Футболисты многие относились к нему хорошо и помогали чем могли.
Но больше всего любил твою знакомую. Любил цепко и писал об этом хорошо – без слюней, но и без «опрощения». Он пишет в одном месте, что о чем бы ни говорилось в его письмах, все заканчивается одним – ожиданием ее приезда.
После долгих рассуждений на какие-то отвлеченные темы он заканчивает письмо следующей фразой: «приезжай, мы займемся проблемой бессмертия».
Результатом изучения этой проблемы явилось появление на свет знакомой тебе девочки.
В одном из писем вспоминает места, в которых у них были свидания, – список большой. Упоминаются там и Черемушки. <…> Леля во многом повторила его судьбу. О ней он трогательно заботился – старался помочь.
Интересно, как это все покажется тебе. На меня произвело сильное впечатление. Яркий человек…
Толя
Из книги «Милая моя Ресничка». Сергей Седов. Письма из ссылки
Письма С. Седова к Генриетте Рубинштейн
(печатаются со значительными сокращениями)
4/VIII 35
Милая Женюша!
Вчера в 10 часов вечера выехал из Москвы. В Красноярске буду 8-го августа.
Так много времени прошло, так много хочется сказать, а я не могу связать двух слов. По отдельности все кажется таким мелким и ничтожным.
Свидание прошло очень натянуто, тому было много причин. Но больше всего я волновался о том, выражаясь образно, – на каких ты придешь парусах, белых или черных. Прошло ведь так много времени, и может быть, думал я, твои передачи это только devoir d’honneur (долг чести). Не сердись, пожалуйста. Чего не придумаешь, сидя в одиночке.
Еду я в прекрасных условиях, настроение тоже прекрасное. Я напишу тебе еще с дороги, и когда разберусь и приведу в порядок весь хаос в моей голове, то напишу подробней и лучше. Крепко-крепко тебя целую, моя милая Ресничка! Я забыл на свидании ответить на привет твоей мамы и Андрея [167] .
Кланяйся им обоим и скажи, что я очень благодарен за внимание.
Передай О.Э.2, что я ее крепко целую и напишу ей на ближайших днях!
Пока все, для писем ситуация пока еще не совсем благоприятная. Еще раз целую.
Сергей
P.S.
Как твои взаимоотношения с О.Э.? Я боюсь вашей дружбы, во всем этом есть какая-то достоевщинка, и мне чего-то страшно. Может быть, это глупо, но я очень прошу тебя, будь осторожной.
Надеюсь, ты простишь меня за нелепое это письмо.
Я очень скучаю по тебе, мне так много хочется тебе рассказать.
Еще раз крепко-крепко тебя целую.
Сергей7/VIII 35 г.
Милая Ресничка!
Утром проехали Омск. Сейчас 3 часа по московскому времени. Т. к. мы движемся почти по параллели, то отличие Красноярского времени от Московского довольно значительно – около 4-х часов.
Поезд опаздывает на 5 часов, так что в Красноярск приедем завтра по местному времени часов в 11 вечера. Обстоятельство малоудобное.
Ландшафт сейчас унылый. Что касается самого Красноярска, то я уверен, что ты имеешь о нем больше сведений, чем я. По слухам, городишко очень опрятный, – но об этом напишу с места.
Дорогая Женюша! Пиши мне побольше, твои письма я буду ждать каждый день с нетерпением. Я уже сейчас ясно представляю себе, как надоем на почте. <…>
Перехожу к делам.
Мне нужно сюда переслать довольно много книг, я напишу об этом О.Э., она тебе укажет, какие. Посылать их можно бандеролью по 2–3 книги, т. к. сразу все мне не понадобятся.
Кроме того, мне необходимо покупать выходящие книги из области термодинамической, химич[еско]-термодинамической] и физической химии.
Лев Лазаревич и Бор[ис] Моисеевич [168] оба покупали книги, которые покупал и я. Если эти мужи не подходят под строки Арбитра Петрония: «Дружба хранит свое имя, покуда в нас видится польза…» [169] и т. д., – то, может быть, кто-нибудь из них покупал бы книги и для меня. Труда это не составит никакого, стоимость книг будет, конечно, оплачиваться. (Проехали разъезд Карапузово.)
Меня волнует термодинамика (нрзб.), один том вышел и куплен мной, я боюсь пропустить остальные. Нужно мне выписать некоторые журналы, но это я посмотрю на месте.
Пришли мне, пожалуйста, записную книжку (портативную), несколько карточек с твоей рожицей и журналы с моими статьями.
Если
Пришли, пожалуйста, и мои две счетные линейки. Получила ли ты деньги за мои статьи в «Автотракторном деле» [172] или нужна доверенность, там должно быть около 100 р.
Если вышла статья в «Техн[ике] воздуш[ного] флота» (только вот я не совсем уверен, что журнал так называется), то там можно получить р[ублей] 250–300. Нужна ли доверенность?
Кроме того, я не получил денег в ДУКе [173] . Это очень далеко, если бы Л.Л. [174] согласился, я прислал бы доверенность на его имя – там тоже рублей сто или больше.
О финансовых делах пока не пишу, там будет видно. Как твои подруги?
Кланяйся им от меня.
Не было ли у тебя каких-нибудь неприятностей в связи с этим неудачным замужеством.
Хорошо бы у Мишеля (из Черкизова) достать наши карточки (может быть, ты напишешь ему открытку).
Меня беспокоит здоровье О.Э., она сильно похудела. Сейчас напишу ей письмо.
Напиши мне, пожалуйста, о ней.
За последние пять месяцев я пополнил свои знания по латыни. Например, я знаю, что тебя зовут – Argenteum Cilium.
Это звучит немного ботанически, но не бойся, я не собираюсь помещать тебя в гербарий.
Я знаю, кроме того, что quibuscumcue viis – значит любыми путями, что древние греки, накрыв свою жену с любовником, вставляли последнему (о боже!) в задний проход редьку (какое странное употребление корнеплодов!). Весь этот процесс по-гречески выражается одним словом, но я его забыл. О странной манере бритья у греческих женщин я Вас уже неоднократно оповещал.
Я надеюсь, что посторонний зритель в момент чтения тобой заключительной части письма с удивлением констатирует странное подергивание твоих ушей.
Крепко, крепко тебя целую, моя милая Ресничка.
Сергей12/VIII 35 г.
Дорогая моя Женюша!
Я сейчас нахожусь в Красноярской пересыльной тюрьме. Дальнейшая моя судьба заключается в том, что я должен быть направлен на работу. Когда и куда – неизвестно. По всей вероятности, скоро.
В моем постановлении (особого совещания) сказано, что я ссылаюсь в город Красноярск, в отличие от многих, у которых Красноярский край.
Если я буду отправлен куда-нибудь вне Красноярска, то попробуй выяснить в Москве, входит ли в компетенцию местных органов НКВД распоряжаться мной по всему краю, если в постановлении особого совещания сказано город Красноярск.
Как только попаду на свободу, дам тебе телеграмму, надеюсь, что ты ее получишь раньше этого письма.
Настроение слегка хмурится, лирические ноты осыпаются – последнее это от контрастирующей обстановки – она изумительна – неповторима по своему колориту.
Но я не могу удержаться, чтобы не написать тебе, моя милая Ресничка, что я полон нежно-пламенной любви к тебе. Я впервые пишу это слово, мне как-то стыдно произносить его, очень оно, бедное, потрепанно.
У меня рука не поднимается писать о своих чувствах, и я боюсь, что мои письма кажутся тебе черствыми, а мне хочется сказать тебе так много – надавать тебе массу ласковых эпитетов, но на бумаге они выглядят как-то глупо.
Алкей в своем стихотворном послании к Сапфо писал «Мне хочется что-то сказать тебе, – но мне стыдно» (за точность не ручаюсь). Он боялся произнести слова любви, а я, когда пишу их, то стыдливо озираюсь. Если б ты слышала, в каких диалогах мне приходится участвовать во время писания этого письма!
Наглый параллелизм с Алкеем я пишу под шум спора о сапогах, шелест clopius vulgaris и собственный кашель (немного болит горло от махорочного дыма).
Если ты начала высылать книги, то остановись.
От тебя писем пока не имею, т. к. не попал на почту, но мне обещали письма доставить.
Не помню, писал ли я тебе, что мне еще давно приходило в голову, что твой брат острит: «наша сестра в «русские женщины» записалась».
Если меня отправят куда-нибудь в глушь, то тебе придется отречься от этой роли – это трудная роль. Не стоит. Я думаю, ты сама с этим легко согласишься.
Впрочем, не будем заглядывать вперед, мы еще спишемся. Во всяком случае, к мысли, что нас ждет неудачная ситуация, тебе следует приготовиться.
Для меня она будет несколько трудней, чем для тебя, но ладно, поговорим об этом всем после.
Крепко-крепко тебя целую, моя милая Ресничка.
Твой Сергей
P.S. 14/VIII. Милая моя Ресничка, до сих пор не удалось отправить письма. По дополнительным сведениям, ссыльных в Красноярске не оставляют. Мне сказали, что на мое имя писем на почте нет. Это меня беспокоит.17/VIII 35 г.
Милая Ресничка!
Еще по дороге сюда, в Красноярск, я беспокоился о том, чтобы подарить тебе букет цветов 14-го [175] или 15-го (!) числа, и я с некоторой грустью думал, что мне в Москве некого попросить об этом. Это было даже немного обидно – прожить в Москве целых семнадцать лет и, уехав, не оставить там никаких друзей. Отчасти это хорошо – некому радоваться по поводу моего отъезда.
Мне сказали, что на почте писем на мое имя нет, – это странно. Еще несколько дней, и я начну нервничать, ведь свидание наше было двадцать дней тому назад, и я надеялся, что ты вскоре же напишешь мне.
Я послал тебе четыре письма, три с дороги и одно отсюда, из красноярской пересыльной тюрьмы.
Мое положение пока без перемен – что будет дальше, неизвестно.
Почему от тебя нет писем!?
Ты не можешь себе представить, как было бы радостно для меня иметь твое письмо, сколько раз я бы перечитывал его! Это не упрек, я уверен, что ты писала мне, но я начинаю беспокоиться.
Фантазия работает пока еще бледно, но скоро мне ясней и ясней начнет представляться, что с тобой что-то случилось.
Прошел целый год… как много событий, как много перемен: от Черного моря до Енисея [176] . Это самый бурный, самый насыщенный год в моей жизни.
От радости видеть тебя до печали не видеть.
И ведь так еще недавно я мог позвонить тебе по телефону, встретиться с тобой.
Почему от тебя нет писем!?
Жаль, что нельзя в письме передать интонацию этой фразы. Я глупею вдали от тебя.
Я болен Генриэттотропизмом, и я могу увянуть.
Я болен Генриэттотропизмом, и я могу расцвести. Почему от тебя нет писем!?
Мне душно без них.
Я не упрекаю тебя. Я уверен, что ты писала мне. Я люблю тебя, и мне сейчас грустно.
Крепко тебя целую и беспокоюсь о тебе. Я люблю тебя, и мне хорошо.
До свидания, моя милая Ресничка!
Сергей