Мой дом
Шрифт:
Дядя Слава из седьмой все бегал со своей сумкой с инструментом, пытался кормить две семьи, надорвался и умер. Сашка отслужив срочную, пошел лесогоном на шахту. Азартно женился, расходился, снова женился, опять разводился. Во всем винил баб, о чем знал с самого детства, что такие достанутся.
Иван Андреевич, завмаг, оказался в начале процесса сращивания торговой мафии с милицией и Людка пошла в дознаватели. Ну, какой из неё дознаватель?
Дядя Саша из девятой как-то очень неудачно умер. Квартира досталась его трехдневной сожительнице.
Дядя Саша из десятой
Куда-то подевались жильцы из одиннадцатой.
Сначала умер дядя Сеня из двенадцатой, потом тетя Зина. Сюзанка по тогдашней моде завела бизнес, но девяностые не предрасполагали к свободной жизни бизнес-леди. Даже сожительство с откинувшимся бандитом ни к чему хорошему не привели. Нет, в некоторых случаях он отмазывал от своих коллег, но постоянно требовались деньги на выручку его сына-наркомана. Тот залетал раз за разом, деньги уплывали как вода и бизнес вскоре перестал покрывать возросшие потребности. Потом внезапно бандит сел и потребовал заботы со стороны Сюзаны, вместе же зарабатывали! На передачи, на помощь следователю, товарищам по партии, и прочим кредиторам уходило столько, что Сюзанка решилась на отъезд в Израиль, хоть там и война.
В тринадцатую заехали новые жильцы. Дядя Вова уж очень хотел понравиться местной публике и от этого получил нож в брюхо от Моряка. Чужой он и есть чужой. Дело привычно замяли. Дядя Коля только что приехал с заработков со Шпицбергена.
Тетя Аня из четырнадцатой страдала сердцем и, наконец, умерла. Дети разъехались кто куда.
В пятнадцатую заехали транзитом родственники одной из бабуль-шахтерок.
Вымерли жильцы семнадцатой.
Жулинские из восемнадцатой массово отравились грибами. Остался младший, Васька, которому грибов не хватило.
Умер Кондратович.
Канули в небытие жильцы двадцать первой, двадцать второй и двадцать третьей квартир.
В двадцать четвертой оставалась вечная завхоз с Моряком, видимо этот тандем мог существовать только так. Моряк залетал то на большую, то на меньшую сумму. В промежутках работал на шахте.
Остальное добавляла мать.
Умер тихий дядя Саша, до последнего ходивший в кепке и фуфайке. Он поразил двор пышными похоронами, с красными знаменами, почетным караулом, салютом и подушечками с наградами. По лицам присутствующих и надписях на венках, было установлено, что никакой он не электрик на стройке, а один из руководителей секретного ведомства КГБ. Настолько секретного, что те, кто знал название, боялись произносить его вслух. Совсем скоро за ним умерла и тетя Лида.
В разгар бандитизма девяностых двор заняли плотные ряды иномарок. Была воровская сходка, после которой Вовунька опознавался как воровской авторитет, решала, представитель спортивной составляющей преступного мира. Но мир набрал скорость в перестройке. И, вскоре его отодвинула более сильная депутатская мафия. Фигуры повыше просто уничтожались, а ему пофартило остаться в живых.
Наташа Клейнер не даром была примером для подражания. Окончив школу на золотую медаль, она сдала вступительные экзамены
Уехали и растворились в Одессе дядя Кима и тетя Рая. Перед тем он вышел на пенсию, а она давно не пользовалась спросом и стала образцовой супругой.
После нашего дома я жил во многих местах. Пять лет пролетели в десятиэтажном институтском общежитии. Я пожил в старом купеческом доме из которого с помощью фанерных перегородок сделали коммуналку. Комнаты были настолько малы, что в спальне помещалась одна не широкая кровать, над которой светила в далеком потолке единственная лампа. В вашу кастрюлю на общей кухне было принято плюнуть, просто так, для порядка. Дверь туалета подвергалась штурму, как только вы ее закрывали. А за окном днем и ночью гремели вагоны и свистел маневровый паровоз. Потом была квартира молодого специалиста на краю географии, среди бесконечной стройки, грязи под ногами, далекими остановками транспорта. Потом двушка в самом центре, заботливо поменянная родителями на новостройку. Потом малосемейка с ворами, ментами и проститутками и опорным пунктом правопорядка в подвале. И, наконец, теткин дом, которому мы с женой сделали евроремонт и который бросили, убегая от войны.
Но, сколько бы ни было других жилищ, никогда я не знал о соседях, даже живущих на одной площадке, сколько знали о них в доме детства. Кажется, невидимая черта, разделяющая подъезды, квартиры и жильцов старого дома, неуклонно продолжает разделять весь мир на прошлое и будущее.
Только мостик памяти иногда возвращает прежние черты прошлого. Тогда я слышу мелодию старой пластинки и голос Клавдии Шульженко:
"Здесь моё когда-то детство
Вниз съезжало по перилам
И с мальчишкою соседским,
Притаясь впотьмах, курило.
Здесь, по лестнице покатой,
Детство в школу торопилось,
А потом ушло куда-то
И назад не воротилось".