Мой дом
Шрифт:
Жители восьмой квартиры стояли на традиционных принципах устройства семьи. Папа, мама, дочка. Иван Андреевич работал завмагом. Это означало, что у Люды, дочери, появлялось многое быстрее, чем у остальной детворы. Кроме невесты в детском садике, у меня была невеста и в доме, и это, конечно, Люда. Она полностью была в моей власти. Я выменял у нее на индийский медяк первый железный рубль. Однажды, коснувшись предохранителя на задней стенке радиолы, я ощутил первый в жизни удар током. Предохранители тогда были в виде проволочки на небольшой картонке. Как только я сделал это чудное открытие, при первой же возможности я показал этот опыт Людмиле. Пока наши бабушки сплетничали на кухне, я подговорил Люду прикоснуться к предохранителю. Конечно, при этом я показал пример сам. Затем мы по очереди подвергались ударам тока, до момента, пока бабушки замечают воцарившуюся тишину. Это был верный признак крамолы, которую мы в очередной раз устроили.
В девятой квартире жил одинокий дядя Саша, который каждый день шел на работу трезвым, и возвращался пьяным. Это был тихий пьяница, у которого иногда проживали разные мамзели, но ни одна из них так и не закрепилась в двухкомнатной квартире. Больше нам
Зато в десятой жили самые активные участники дворовой жизни. Дядя Саша, молчаливый и особенно индифферентный, где-то работал около угля. Зато тетя Женя оказывалась везде и всюду одновременно. Работала в какой-то конторе, часто бывала дома, умудряясь не только таскать необходимое домой, но и воспитывать двух сыновей, считавшихся лоботрясами. Старший, Сашка, полностью копировал своего отца. Ни к какой компании не примыкал, старшие его мальчишки, уже подростки, попросту не могли расшатать его стабильность до взрыва эмоций, и потому им было не интересно его задевать. А для младших он был отделен все той же разницей в возрасте, ставивших его вне интересов. Женька, младший, был более активным и соответствовал нашей возрастной категории. Но природная спокойная рассудительность позволяла ему выстраивать интриги тихо и незаметно до того момента, когда вдруг все становились втянуты в очередной скандал. Например, он мог подойти во дворе и сказать, что в "Спутнике" вчера были замечательные раскладные ножики всего по 50 копеек. Обязательно с двумя лезвиями и пластмассовыми накладками на рукояти. Естественно, что у нас загорались самые буйные фантазии в отношении этих ножиков. Затем он один на один говорил, что нашел рубль и готов потратить его на два ножа, причем один заочно дарит тому, кто пойдет с ним за покупкой. Магазин "Спутник" находился не то, что за двором, а за двумя кварталами от двора и был недосягаемым для меня объектом. Но перспектива получить ножик за здорово живешь, всего за нарушение одной единственной установки "нельзя", делала ноги послушными сторонниками интригана. Ощущая на затылке несуществующий разоблачительный взгляд с нашего балкона, я уже мчался с Женькой в пресловутый магазин с такими дешевыми ножиками. В магазине мы с глубоким прискорбием замечали, что ножи кончились еще вчера. Ну, конечно, такие ножики нужны были всем без исключения, и только мы с Женькой остались без них. И нарушение табу было напрасно, и утешить было нечему. Но! Тут Женька предлагал, поскольку мы уже в магазине, купить по пистолету! Это уже было кое-что, и на рубль нам полагалось два пистолета с кучей пистонов. Всю обратную дорогу мы яростно обстреливали всё, что попадалось на глаза. Еще постреляли во дворе. Как назло, никого из ребят во дворе не было, и праздник жизни хотя и получился, однако не совсем. Пора было возвращаться по камерам, то есть по квартирам и мы разошлись. Прощаясь, я заметил, что Женька свой пистолет домой не несет, а прячет под почтовый ящик, и удивился такой недальновидности. Ведь до следующей прогулки его мог найти какой-нибудь другой мальчуган! Ну, воля ваша, главное, что свой я не собирался оставлять без присмотра. Дома пришлось рассказать бабушке, откуда взялись деньги на покупку и что это за щедрость со стороны Женьки. Все эти вопросы оставили в душе нехороший осадок подозрительности, но постреляв вволю дома, я принялся за другие дела. Перед приходом родителей с работы я пытался спрятать пистолет и прокручивал возможные ответы на вопросы родителей. В моем понимании история не стоила выеденного яйца. Подумаешь, рубль, можно и сто рублей найти! Но тревога оставалась и терзала меня сомнениями, правильно ли я сделал, Женьку расспросы не нужные не пугали, он-то свой пистолет спрятал. Надо было и мне так.
Родители в этой истории заподозрили неладное. Долго осматривали пистолет, будто в его черном теле могли прочитать историю, откуда у Женьки рубль. Затем, переключились на обед, и следствие по делу о пистолете было приостановлено. И вот, между вторым блюдом и компотом с ватрушками, грянул гром! Снизу пришла тетя Женя вся в слезах и поведала маме свою несчастную ситуацию.
– Зина, - говорила она, - что с ним еще делать? Уже била, била, не помогает! До получки еще неделю жить, а Женька рубль последний украл. Спрашиваю - ты? Божится, что не он, но я же чувствую, брешет! От, горе! Такой негодяй растет!
Мать дипломатично промолчала о своих догадках, на что пошел последний рубль, утешала тетя Женю, как могла, тихо, участливо поддакивая в коридоре. Когда тетя Женя наплакавшись и получив рубль взаймы до получки ушла, пришел мой черед. Я выслушал воспитательную беседу от матери, внушение по заднице от отца, был вынужден лично выбросить пистолет (подумать только, совсем новенький!) со всеми пистонами в мусорное ведро, отстоять свой срок в углу и получить дальнейшее внушение - что молчишь, как партизан, говори, будешь еще так делать? И как бы я осторожно не относился к проискам Женьки, спустя день, два попадал в следующую историю, часто сомнительного экономического характера.
Ну, а в одиннадцатой квартире жили дядя Коля, столяр, и тетя Нина, работник столовой. Они были очень не заметны, как и их дети, Коля и Лена. В очередную моду на благоустройство жилья дядя Коля делал всему нашему дому, и, видимо, всему околотку, навесы над балконами. До этого была мода на пианино. Первое появилось сразу при вселении, у Зинаиды Яковлевны, учительницы музыки. Но это не в счет, это как напильник у слесаря, инструмент. А потом купили пианино в нашу квартиру. Это уже для занятий по музыке для сестры и меня. Правда, у меня дело пошло не так далеко. Я с легкостью пиликал всякие гаммы и сонаты, делал успехи, но это поскольку был абсолютный музыкальный слух. И все бы ничего, но однажды Зинаида Яковлевна неудачно пошутила, сказав, что я не умывался утром. Я помчался в ванную и внимательно осмотрел лицо, все было в порядке. Но учитель музыки настаивала, что глаза черные, немытые. Я снова бежал к зеркалу, никаких следов черноты. А она не унималась и утверждала, что я черен, глаза черные. Наконец, я понял, что она имела в виду мой природный цвет глаз. Возмутившись, я заявил, что больше к пианино не
За нами купили пианино в четвертую, восьмую, третью, тринадцатую квартиры. Потом была повальная смена мебели. Сначала разношерстную на комплектную, белую. Потом, белую мебель меняли на темную, на однотипные гарнитуры, большей частью, немецкие, из ГДР. От всей этой соревновательной реконструкции жилья мы извлекали пользу из картонной упаковки. Разноразмерные коробки мы напяливали на себя и становились рыцарями. Из кусков картона были и наши щиты. За неимением мечей, применялись универсальные хворостины с неизменной гардой в виде консервной крышки. Они подходили и для игры в мушкетеров, кавалеристов и прочих игр.
В пору поголовного преобразования балконов дядя Коля свалился на шабашке с этажей и, хотя и упал на ноги, сильно побился. Все моё детство он перемещался на костылях, а когда мы перешли в старшие классы, он ходил, опираясь на палку. При нищенской пенсии дядя Коля продолжал лазить по этажам и строить крыши над балконами.
В двенадцатой квартире жила семья евреев. Семен Захарович работал на заводе им. Кирова инструментальщиком. Он воевал, попал в октябре 41-го года в плен, как-то там выжил, выдавая себя за татарина. Его жена, Зинаида Яковлевна, была учителем музыки. Нас связывала тяга к прекрасному, меня к прекрасным металлическим грузовикам с такими же металлическими колесами, а Зинаиду Яковлевну к музыке, чему она совсем не бескорыстно обучала многочисленных учеников, тренькавших гаммы с утра до ночи. "Зиночка, - говорила она маме, - я вас умоляю, нельзя ли играть чем-нибудь другим, а не этими ужасными машинами? По крайней мере, пока у меня ученики. Это же невозможно слушать, как из конца в конец потолка перемещается этот скрежет!" Увещевания были напрасны, и Зинаида Яковлевна стала источником замечательных импортных машинок с каучуковыми колесами. Моя мать кроме труда инженера в комбинате "Артемугль" еще шила дома. Поскольку в магазинах ничего не было, всякие там наволочки, пододеяльники и платья приходилось делать самим. У мамы была машинка, которая выручала в этом отношении. Зинаида Яковлевна была постоянным заказчиком. То подшить, то перешить. На этой почве они и сблизились. Мать внимательно выслушивала приходящих, а людям много ли надо. Они делились своими бедами, победами, происшествиями. После обрастания всякими вещами, соседи потянулись друг к другу и с удовольствием встречали вместе Новый год и Первомай. Летом столы выносили на улицу и там устраивали длинный общий стол. Потом расползались по квартирам, а те, кто еще стоял на ногах, неизменно дрались. Поскольку в одну квартиру жители подъезда не помещались, а праздники бывали и в холодное время года, стали формироваться коллективы меньшего размера. Наша квартира оказалась в дружеских отношениях с двенадцатой и четырнадцатой. Тем более, что у них были дети, почти ровесники меня и моей сестры.
В тринадцатой жил дядя Сережа с женой Инной и сыном Сергеем. Дядя Сережа был горноспасателем, а его жена гулящей. В его отсутствие квартиру посещали разные любители прелюбодейства. Все осуждали и ненавидели тетю Инну. И как же обрадовались, когда они, наконец, расстались. Тетя Инна уехала в Харьков, а дядя Сергей женился на другой, нормальной. У нее уже был сын, который на попытку его проверить на бздо, пустился в рассуждения о дружбе и получил за это кличку "Друг".
В четырнадцатой жил начальник участка шахты дядя Ваня, его жена Анна, сын Юрка и дочь Наташа. У них был фильмоскоп и мы часто запирались в темной кладовке и просматривали, пересматривали диафильм о каких-то драконах. Тетя Аня работала на шахте в медпункте. Отмечания праздников перемежались то с двенадцатой, то с четырнадцатой квартирой. С четырнадцатой мне было интересней, но кто меня спрашивал?
Пятнадцатая квартира манила странными существами и предметами. Там жили шахтерки пенсионерки тетя Катя и ее сестра. Огромное чучело филина мигало красными горящими глазами. Тетя Катя работала на сыром динамитном складе и там испортила себе ноги, поэтому на пенсии летом и зимой ходила в валенках. А еще нас разделяла тоненькая стенка, и мы жили будто бы вместе, только не видели друг друга.
Наконец, наша шестнадцатая квартира. Здесь жили папа, мама, бабушка и мы с сестрой. Из квартиры мы выходили погулять, когда подросли - в садик, позже в школу. Тогда суббота была рабочей, и мы только в воскресенье могли спать сколько пожелаем. Но желали мы меньше, чем могли. В воскресенье мы не в силах дальше лежать в кроватях, тихонько выползали в коридор, где висела мамина шуба и, укрывшись ею, ползли в спальню к родителям. Маму это нисколько не пугало, а папа продолжал спать, даже когда мы вдвоем прыгали по нему. Самое большее, что нам грозило, это его палец, которым он пытался нас урезонить. Мама вела нас в кухню, где мы принимали самое активное участие в приготовлении завтрака. Часто мама спрашивала, что мне приготовить, на что я неизменно отвечал - котлет и пирожков. Но котлеты получались слишком мясные и невкусные, а пирожки слишком светлые. Ел я их без всякого энтузиазма и на вопросы отвечал, что котлеты вкусные в садике, а пирожки в садике золотые, а тут все не так. Мне возражали, что в садике котлеты из хлеба, а пирожки золотые, потому что их жарят в старом масле, которое не выбрасывают, хотя и следовало бы. Для меня это были слабые аргументы, не вкусно и точка.
Выше нас никто обычно не жил. Там был чердак, но иногда поздно вечером слышались чьи-то шаги, кто-то хрустел тамошним шлаком.
Итак, жильцов нашего подъезда мы представили, теперь примемся за второй.
В семнадцатой квартире жила Сало-сало с семьей. Они были выходцами из Кировской области. В первый же день заселения дома она позвонила в дверь и ввела родителей в ступор. Она так частила и окала, что понятны были только слова сало-сало. Она предлагала сало жильцам, но было не то время, не тот момент. После этого её называли у нас не иначе как Сало-сало. Муж ее работал электриком на шахте. Росли в семье двое сыновей. Сергей был сверстником сестры, Колька моим. Жили они угрюмо и бедно. И это было странно, поскольку на шахте платили неплохую зарплату даже электрикам.