Мой дом
Шрифт:
Взрослея, я изучал старые радиолампы, какие-то железки от радиобуя, подаренные однополчанами на летнем отдыхе. Перелистывал журналы "Радио" и начал мечтать собрать приемник, чтобы не хуже отцовского разговаривал.
Как-то теоретическая подготовка перешла в практику. Набравшись смелости, я собрал детекторный приемник, который так и не заработал. За ним последовал однотранзисторный приемник. Тишина.
Затем на двух транзисторах. Молчок.
На трёх. Не работает.
То же самое с приемником на четырех транзисторах.
На такой же книжной картонке как у отца, навесным монтажом я собрал схему на пяти транзисторах. Без особой надежды подключил старенькие батарейки и тут же услышал шум эфира! Покрутил настройку и нашел "Маяк"! Затем еще несколько станций. Приемник работал до той поры, пока батарейки окончательно выдохлись.
Потом был генератор для изучения
Потом была школа радиотелеграфистов при СЮТ. Коллективная радиостанция. Первый позывной. Первый передатчик из генератора сигналов и усилителя мощности, от которого пел соседский утюг и светились пуговицы огнями Святого Эльма. Антенна, чуть не утащившая меня с крыши девятиэтажки. Первые радиосвязи и первые QSL карточки. Разные трансиверы, приемники.
Но первый приемник, мой первый заработавший приемник на пяти транзисторах, безусловно, был подобен первому шагу человека на Луне. И, если бы батарейки не были таким дефицитом...
Дом мы покидали редко. Разве что когда уходили в детсад, позже в школу, или когда уезжали в отпуск. Это всегда было неожиданностью, хотя мы ждали этого прекрасного момента еще с зимы. Но вдруг родители приходили раньше времени с работы и заявляли, что сегодня едем в отпуск. За малостью лет я был освобожден от сборов и только путался под ногами. Потом подъезжала машина, обычно "Волга", и мы катились на вокзал. Часто в аэропорт. Поездом было тоже интересно ехать. Мы с сестрой искренне удивлялись самым разным цветам мороженого, которое отец покупал на всех остановках. Особенно нравились синие, белые и красные огоньки, мелькавшие за окном в темноте. Путь наш лежал в Очаков, на последнее место службы отца и где оставались его сослуживцы. Очаков неизменно оставлял самые солнечные воспоминания. В отличие от Евпатории, куда нас занесло однажды, так сказать, для разнообразия. Евпатория не понравилась сразу и навсегда. Причин тому было множество. Во-первых, мы взяли с собой Людку из восьмой квартиры. Она оказалась мямлей и по каждому поводу ныла. Дома она годилась на роль невесты, но на отдыхе была невыносима. Во-вторых, в Евпатории я впервые увидел реактивные самолеты и они меня страшно испугали. Представьте, я, ничего не подозревая, гулял среди цветов и кипарисов во дворе, как, вдруг, раздался сильный свистящий шум, и над крышами промчалась тройка МИГ-15, дребезжа каким-то металлом внутри двигателей. Я бросился в дом ища защиты, весь в слезах и истерично крича: "война, началась война!". Для меня, четырех лет от роду, реактивная авиация была слишком большим испытанием. В-третьих, на пляже и в городе было полно детей инвалидов, Евпатория считалась курортом именно для них. Зрелище увечных детей оказывало мрачное воздействие. В-четвертых, дети эти постоянно терялись и гнусавый голос репродуктора бесконечно повторял: "потерялась девочка Надя, родителей просят подойти к спасательной станции, потерялся мальчик Сережа, родителей ждут на спасательной станции". В-пятых, в Евпатории нечего было есть. Это в то время, когда родители перенесшие голод, пичкали своих деток с утра до вечера, а самый популярный вопрос знакомых, звучал так: "где отдыхал? На сколько поправился?" И тут малюсенькие невкусные порции и отсутствие доппайка в виде рыночной еды, никакой рыбы, никакого мяса! В один голос мы заявили, что хотим в наш Очаков, даже согласны на обеды в кафе "Чайка", только бы отсюда уехать. Поскольку мы все были единодушно против Евпатории, на третий или четвертый день собравшись, очутились на пароходе в Одессу. И это было в-шестых, почему никогда нас больше не тянуло в Евпаторию. Пароход грузился весь день и отошел от пристани только в сумерках. Только мы расположились в каютах, только начали знакомиться с окружающим пространством и пытаться открыть иллюминатор, нас стали грызть блохи и клопы, чего мы не видели за всю свою жизнь. Вдобавок ко всему, не успели мы поужинать, как раздалась пронзительная сирена, сигнал тревоги. В панике все бросились на верхнюю палубу, в коридорах толчея, дети плачут, взрослые в истерике. На палубе капитан объявил, что это была учебная тревога, чтобы все знали как себя вести в случае настоящей, как надеть спасательный жилет, куда выходить на палубу. Кое-кто хотел набить ему морду, а может
Очаков моего детства был большей частью одноэтажным. От Слободки до Черноморки все знали единственную трехэтажку - казарму военных моряков. Напротив нее мы и жили. Каждый день дорога на море дарила новые названия и подробности событий давно минувших лет.
– А что это за дом?
– Это дом офицеров.
– Они тут живут?
– Нет, это как клуб. Они тут встречаются.
– И папа тут встречался?
– Когда тут служил - встречался.
– А что там написано на стене?
– Написано, что здесь судили лейтенанта Шмидта.
– А за что его судили?
– За то, что поднял восстание на своем судне.
– А это какая улица?
– Чижикова.
– А кто такой Чижиков?
– Революционер.
– А кому этот памятник?
– Суворову.
– А что кричит Суворов?
– Он кричит: "На турка!"
Это был тот прелестный возраст, когда тебе все интересно. И Чижиков, и Хоста Хетагуров, и почему судили Шмидта здесь, а расстреляли там, на Березани. И многое, многое другое.
Например, музей.
– А куда мы идем?
– В музей.
– А что мы там будем делать?
– Смотреть ротозеев.
– А кто такие ротозеи?
– А посмотришь в музее, они там.
Мы были едва ли не единственными посетителями. Нам позволялось все. Буквально ВСЁ!
Сидеть на золотой скамейке, залезать на цепи и пушки у памятника Суворову, трогать практически всё из экспонатов. Со временем, поход в музей превратился чуть не в ежедневную процедуру. Начиналась она с плача от жгучей несправедливости, поскольку сегодня была моя очередь лежать за "Максимом". Но Ленка, моя старшая сестра, никогда не придерживалась достигнутых договоренностей и четыре года разницы были решающим моментом в вопросе, кто первый добежит до пулемета, стоящего как раз напротив входа. Утешение приходило на следующем экспонате - корабельной зенитке, у которой было два сиденья и каждому - по штурвалу! Один крутил вверх-вниз, другой вправо- влево. Отец подстраховывал и я САМ держал кривой турецкий ятаган, примерял кольчугу, поднимал очередное ядро (а ну, посмотрим, сколько ты каши съел). И даже карабкался на рогатую мину, стоящую на тележке с тросом.
Наверняка не каждый день, но в детской памяти отложилось, что именно каждый, в гости к отцу приходили его однополчане. Чаще всех дядя Коля из отцовой эскадрильи. Для меня находились звездочки, пуговички, старые погоны и прочая амуниция. Верхом вожделения был летный шлем с выпуклыми, как у лягушки, очками. Но он никогда не доставался, все какие-то преграды возникали между мной и им. Доходило до плача, если мне ничего не перепадало. Но иногда бывали хорошие деньки и я щеголял на выбор в парадной или повседневной фуражке, с превосходным вышитым крабом, хочешь в черной, хочешь в белой.
А если меня требовалось утешить, то находились причины и доводы, осушающие слезы сразу.
Как-то раз, прекращая мою очередную истерику по поводу "позабыт - позаброшен", дядя Коля говорит:
– Завтра у нас полеты. Ровно в 10-00 я зависну над двором и помашу тебе из кабины вертолета.
Вам никто не махал из кабины настоящего вертолета? В детстве? Из настоящего военного вертолета?
Было это ранним вечером. Застолье было еще где-то в середине. Но поскольку мне ЭТОТ вечер уже ничего не сулил, я затребовал сон. Хочу спать - и все! Никакие уговоры не действовали, никакие кары или, наоборот, бонусы, как сказали бы сейчас, не работали. И мне выгорело раньше лечь в постель, и мгновенно уснуть - ведь завтра в 10-00 ко мне прилетит вертолет!
Проснувшись, я мгновенно выскочил из-под одеяла и бросился во двор. Дядя Коля не обманул.
Вертолеты поднимались в небо и по глиссаде уходили куда-то далеко в море, на выполнение задания.
– А еще не 10 часов?
– Да что тебя подбросило? Спи еще, рано, ложись.
– А сколько часов?
– Спрашивать надо - "который час".
– Ну, который час?
– Еще пол - седьмого.
– А когда будет 10?
– Еще полежи, затем встанем все , умоемся, позавтракаем, погуляем чуток, и потом будет 10-00.