Мой грешный муж
Шрифт:
Пытаться заставить его остаться с ней - все равно что пытаться остановить восход солнца.
И поэтому она лгала ему.
Она ничего не сказала ни об отсутствии месячных, ни о тошноте, усталости и болях в груди, и он, казалось, ничего не заметил. Она сказала себе, что это не было ложью, по крайней мере, не совсем: еще слишком рано говорить наверняка. Даже после того, как она рассказала об этом маме, акушерке и подруге, она не упомянула об этом ему. Подумать только, когда-то она верила, что, если у нее будет ребенок, она сможет обойтись без мужа!
И все же он дал ей обещание, и она должна была ему сказать. Как это было жестоко: родить ребенка, о котором она мечтала, означало потерять мужа, которого она любила. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой разбитой.
Но, может быть, если бы она попросила его остаться с ней, может быть, только может быть, он бы согласился. Может быть, этот ребенок объединил бы их.
Если у нас будет ребенок, то это будет твой ребенок, а не мой. Я не хочу иметь к этому никакого отношения.
А, может, и нет.
В самые мрачные моменты она думала, что, как только он уедет, станет лучше. По крайней мере, тогда она избавится от этого страха, который был хуже тошноты и усталости, потому что страх боролся с надеждой, и эта борьба терзала ее. По крайней мере, тогда ее сердце было бы разбито сразу, а не разбивалось бы с каждым днем все больше.
ОДНИМ СОЛНЕЧНЫМ УТРОМ, почти неделю спустя после разговора с акушеркой, Кассандра сидела в эркере своей гостиной на первом этаже, шила одежду для малыша, и спорила сама с собой, когда, подняв глаза, увидела Джошуа, который шел через сад к ее окну, перекинув сюртук через плечо.
Все в ней замерло, кроме бешено колотящегося сердца и дрожащих рук. Сегодня. Сегодня.
Конечно, она принимала это решение каждое утро в течение нескольких дней, но каждый вечер, когда она видела его, слова застревали у нее в горле.
«Но я должна», - подумала она, пожирая его глазами, боясь, что это будет в последний раз. Если я и не могу удержать его, то я сохраню хотя бы эти воспоминания: его лицо, обращенное к солнцу, улыбка, играющая на его губах, вихрь энергии, когда он двигался легкими, мощными шагами.
Внезапно она не могла это больше выдерживать, но прежде чем успела спрятаться, он заметил ее, сидящую у огромного открытого окна, всего в нескольких футах над ним.
– А, прекрасная принцесса!
– окликнул он, останавливаясь и снимая шляпу.
– Ты занята?
– Ничего важного.
Она неуклюже сунула шитье в рабочую корзинку и выдавила из себя улыбку.
– Оставайся там, я сейчас приду, - сказал он, отворачиваясь.
– Не понимаю, зачем тебе тратить время на то, чтобы идти к двери, - крикнула она в ответ.
– Было бы эффективнее просто залезть в окно.
Он ухмыльнулся. Возможно, это был последний раз, когда она видела, как он улыбается.
– Миссис Девитт, а
Одним прыжком он вскочил на подоконник и застыл там, освещенный дневным светом. Образ мужественности и силы, за который можно держаться, о котором можно вспоминать, когда он уйдет.
– О боже, - сказала она.
– Я произвел на тебя впечатление? Скажи, что я произвел на тебя впечатление. Я обожаю производить на тебя впечатление.
– Я безмерно впечатлена.
Она соскользнула с подоконника, думая о своей корзинке для шитья и бумагах на столе, наблюдая, как он спрыгнул и бросил сюртук на стул.
– У меня был очень интересный разговор с мистером Ридли, - сказал он, поворачиваясь к ней лицом.
– Вместе мы были просто великолепны. Наш мост будет крепче и долговечнее любого другого моста в истории Уорикшира. О, и я познакомился с миссис Кинг - ты ее знаешь?
– Она акушерка.
– Верно. Я рассказал ей о парне, которого мы встретили в Лондоне, который считает, что болезни передаются через воду, и она сказала, что, по ее мнению, это правильно, что бы там ни говорили модные врачи. Более того, она говорит, что ее тошнит от модных докторов, рассказывающих ей о вещах, в которых они ничего не смыслят, например, о женском теле - говорю тебе, я так сильно покраснел.
– Ты ничего подобного не делал.
– Так что, я думаю, мне следует пригласить этого доктора и узнать, что ему нужно, потому что, если он прав, мы могли бы спасти жизни всех этих людей. Что ты думаешь?
Он закружил ее в безумном импровизированном вальсе. Она обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. Может быть, прежде чем она скажет ему об этом, они могли бы еще раз заняться любовью. В последний раз.
– Я думаю, что ты делаешь мир лучше, - сказала она и поцеловала его.
Это должен был быть простой поцелуй, но он превратил его в нечто более продолжительное, и когда они прервали его, у нее перехватило дыхание. Он улыбнулся ей в губы.
– Мне нравится, когда ты целуешь меня первой, - сказал он.
– Мне нравится, когда ты запрыгиваешь в окна.
– Я бы запрыгнул в любое окно в мире, если бы это принесло мне один из твоих поцелуев.
Тогда она тоже улыбнулась. Он действительно заботился о ней. Она была важна для него. Ему здесь нравилось. Он жаждал встречи с ней. Он начинал понимать, что Санн-парк - это его дом, а она - его жена.
Она напрасно беспокоилась. Все будет хорошо.
– Ты помнишь тот первый день, когда мы встретились, я имею в виду, тот день в Гайд-парке, - сказала Кассандра.
– Знаешь, что я о тебе подумала?
– Что я был невыразимо груб и мне стоило бы побриться?
– И это тоже. Но в тебе было столько энергии, что я вообразила, будто в тебя ударила молния и что эта молния все еще мечется внутри тебя. И самое приятное, что, когда я с тобой, эта молния проскальзывает и внутрь меня.
Он замер на слишком много ударов ее бешено колотящегося сердца, а затем обхватил ее за ягодицы и притянул к себе.