Мой любимый дикарь
Шрифт:
Беннет выругался и принялся мерить шагами коридор. Откуда ему было знать, что доселе такая практичная и логичная Филиппа Эддисон лишится чувств, получив несколько цветов?
— Она хочет вас видеть. — Леди Оливия стояла на пороге маленькой гостиной.
Господь милосердный! Это звучало так, словно он своими руками отправил ее на смертное ложе. При всем своем раздражении он почувствовал некоторое облегчение. Хорошо, что с ней все нормально, и она хочет его видеть. Бросив еще один неприязненный взгляд на Джека, он вернулся в комнату, из которой
К его огромному облегчению, Филиппа сидела на диване. Ее родители с непроницаемыми лицами стояли рядом, всем своим видом показывая, что никуда не уйдут.
— Я жива, — вежливо сказала она, с трудом изобразив улыбку. Беннета не могла не встревожить ее бледность.
— Мне сказали, что цветы — вполне приемлемый способ наладить контакт с девушкой, которая мне нравится, — сообщил он, остановившись в двух шагах от дивана. — Я, конечно, это и сам знал, но просто не подумал.
— Мои родители считают вас человеком одиноким и заблуждающимся, — отметила Филиппа.
Он через плечо взглянул на застывших словно изваяния мужчину и женщину.
— Возможно, родители позволят нам поговорить несколько минут наедине?
— Вам должно быть стыдно, капитан, таким образом начинать ухаживания за моей дочерью! — заявила маркиза и скрестила руки на груди.
— Мама, пожалуйста, позволь нам поговорить. Уверяю тебя, ничего не случится. Все знают, что он здесь.
Окинув капитана еще одним долгим неприязненным взглядом, маркиза, наконец, кивнула:
— Пять минут. — И она величественно выплыла из комнаты. Маркиз шел за ней по пятам.
Дождавшись, пока закроется дверь, Беннет заговорил.
— Мне должно быть стыдно, что я заинтересовался вами? — спросил он.
Филиппа сделала глоток воды и взглянула на своего собеседника снизу вверх.
— Сегодня утром вы объяснили, какая именно часть меня, вас больше всего интересует. Я нахожу это оскорбительным.
— Это я уже понял, — ответил он и стиснул зубы. — А цветы тут при чем?
— Послушайте, Беннет, вы же не в джунглях выросли. Неужели не знаете, что означают красные розы?
— К вашему сведению, я провел больше времени вне Англии, чем в ней, а моя мама умерла раньше, чем успела дать мне уроки флористики. Красные розы. Красные — потому что это цвет страсти. А розы — потому что пахнут.
— Они означают любовь, а если их десять тысяч штук, они означают…
— Но их только две дюжины, а не десять тысяч.
— Мне показалось, что их гораздо больше, когда вы швырнули их мне в лицо.
Нахмурившись, он подошел ближе. — Я ничего не швырял. Я сказал, что намерен за вами ухаживать, и хотел отдать их вам.
Филиппа встала, продолжая сжимать в руке стакан — должно быть, для самозащиты.
— Я сбита с толку, — объявила она.
— Я тоже.
— Я имею в виду другое. То, что вы сказали мне утром, очень интимно. Об этом может идти речь только между двумя людьми. А две дюжины красных роз, врученные перед двумя дюжинами собравшихся на ужин гостей, — это уже не интимно.
— А если они действительно честны? — Беннет был разочарован и раздражен, и, тем не менее, происходящее начало его забавлять. Он был прав, назвав эту девушку загадкой.
— Но вы же меня не знаете! Как же вы можете утверждать, что хотите за мной ухаживать? Мне не нравится мысль, будто я настолько проста и предсказуема, что через пять дней — ваши первые пять дней в Лондоне после трехгодичного отсутствия — вы смогли указать на меня и сказать: «Да, я беру эту».
— Все не так…
— Вы должны были сначала что-то сказать. Я уже говорила, существуют определенные действия… шаги… Вы везете меня на прогулку, танцуете со мной больше двух танцев, вы…
— Я же пытался!
— На многих балах, а не на одном-единственном, — возразила она. — Вы говорите, что находите мою внешность, по крайней мере, удовлетворительной, вы приглашаете меня посидеть и поболтать, вы…
— Но это же все ерунда!
Филиппа несколько мгновений молчала, потом вздохнула.
— Ну, тогда вам придется подарить эти цветы кому-нибудь другому.
Беннет сделал еще один шаг. Теперь он находился достаточно близко, чтобы взять у нее из рук стакан и отставить в сторону.
— Филиппа, три года я был поглощен только одним — своими исследованиями. Потом я два месяца боролся за жизнь. Теперь я делаю все от меня зависящее, чтобы организовать и возглавить другую экспедицию. Я не могу позволить себе терять время. В тех местах, где я был, нерешительность смертельно опасна. Поймите, время слишком дорого, чтобы тратить его на пустую болтовню и красивую ложь.
— Тогда почему…
— Почему я должен говорить, что нахожу вас — как вы сказали — удовлетворительной, если считаю вас обворожительной? Почему я должен совершать с вами круги вокруг какого-нибудь чахлого парка, если хочу пробовать вас на вкус и держать в своих объятиях?
— Боже правый! — Филиппа снова побледнела и ухватилась за спинку ближайшего стула. — Вы не можете подобным образом глумиться над правилами!
Беннет уставился на нее долгим внимательным взглядом.
— Иными словами, вас не устраивает нечто совсем другое. Вы не отвергаете мои ухаживания, даже возможность быть соблазненной мной, — медленно проговорил он. — Вас не устраивает, что я делаю это неправильно.
— Что ж, если не считать полного недоверия к тому, что искатель приключений может находить меня обворожительной, полагаю, дело именно в этом.
— Тогда мне остается сказать вам две вещи. Первая заключается в том, — сказал он, беря ее за руки, — что я действительно считаю вас обворожительной.
Он скользнул руками по плечам Филиппы, потом резко притянул ее к себе и поцеловал. Он почувствовал ее напряжение, но потом ее губы расслабились, и она неумело ответила на поцелуй. Его захлестнул целый вихрь чувств, когда она неуверенно ухватилась нежными пальчиками за отворот его сюртука.