Мой сладкий грех
Шрифт:
— Понимаю, но что я ему скажу? Он не верит мне.
— Скажи правду. Там, где осталась недосказанность, пробелы заполняются домыслами.
***
Мой вечер проходит в одиночестве, родители на каком-то очередном приеме, Стася пошла с Антоном в кино. Тянули и меня, но я отказалась. Сижу и весь вечер гипнотизирую телефон. Не хватает смелости набрать номер, боюсь услышать отказ. А может, он и мои звонки заблокировал. В итоге, решаю, что не буду звонить, поеду завтра к нему днем и попытаюсь поговорить.
Резкий звук телефона врезается
— Алло.
— Ника, слава Богу! — слышу в трубке надрывное всхлипывание Ульяны. Она не просто плачет, у нее истерика.
— Что случилось? — внутри поднимается тревога.
— У меня украли сумку, мне нечем платить, — еле разбираю слова сквозь слезы. Или мне кажется, или она пьяная.
— Объясни нормально. Где ты находишься?
Слышу непонятное шуршание, Марта, вырывает у нее трубку.
— Ника, привет. Мы в баре на Пушкина, нас пригласили какие-то парни. Мы тут наели и напили на большую сумму, но они, под предлогом покурить, ушли, еще и сумку у Ульяны сперли. Там кошелек, телефон, короче жесть! А нас не выпускают отсюда теперь, пока не расплатимся. Карповой звонили, она вне досягаемости.
— Она в кино, видимо, телефон отключила. Вам денег перевести?
— Некуда нам переводить, я не брала с собой карту, а Ульяны карты в кошельке были. Ты можешь приехать?
Черт! Зарекалась же ходить по таким заведениям. Кариму тоже не вариант звонить, Родя живет далеко. Хотя от меня это тоже не близко.
— Ладно, подождите немного, скоро приеду.
— Спасибо.
Впрыгиваю в джинсы, хватаю сумку и еду в бар. Поневоле вспоминаю свои неприятности в клубе, как я рада была любой помощи.
В баре темно, накурено, звучит легкая музыка. Теряюсь среди множества столиков, здесь не один зал и все больших размеров. Пьяная молодежь и мужчины повзрослее — основная публика этого заведения. Как тут очутилась Дубровская? Прохожу во второй зал, замечаю за крайним столиком Марту. Она нервно оглядывается и облегченно вздыхает, увидев меня. Подхожу к ней.
— Привет, а Ульяна где?
— Да ну ее нафиг! Я больше с ней никуда не пойду, не дай Бог меня загребут здесь, а мне восемнадцать только через два месяца. Какой-то пьяный мужик подошел к нам, предложил уединиться и она пошла.
— Куда пошла? — меня начинает трясти, она что совсем головой поехала?
— Вон в ту кабинку, — показывает Марта — я боюсь, чтобы он там ее не изнасиловал, она пьяная. Они там минут пятнадцать уже.
Моему возмущению нет предела. Уладила одну проблему «звонком другу» и пустилась дальше в приключения. Негодующе, направляюсь к кабинке, закрытой шторой от посторонних глаз, захожу внутрь и наступаю на мину.
От шока не могу ни пошевелиться, ни заговорить. Назар сидит на диванчике и застегивает ширинку. Дубровская, пошатываясь, стоит на коленях между его ног. Косметика размазана по ее лицу, волосы в беспорядке. Похоже, здесь был минет.
— Добро пожаловать в ад, любимая, — с иронией говорит Волков, глядя на меня пьяными глазами. Он не просто пьян, он накачан в хлам.
Ульяна пытается встать, облокачивается о его колено, поднимается и делает ко мне шаг. Отшатываюсь, как от прокаженной, резко разворачиваюсь и выбегаю из кабинки. Невероятной силой воли притормаживаю шаг, чтобы не привлекать к себе внимания, прохожу мимо Марты, та окликает меня, но я игнорирую. Выхожу на улицу, хватаю ртом воздух, в горле жжет, конечности немеют.
Мне смертельно больно! Меня просто разорвали на куски.
Отойдя на пару метров от входа, подпираю стенку, чтобы не упасть, мне тяжело дышать, мне хочется умереть.
Дубровская выходит из бара, находит меня глазами и, когда оказывается напротив, я срываюсь. Даю ей хлесткую пощечину, вкладываю в этот жест столько ненависти, что самой становится страшно от того, что я испытываю сейчас.
— Это не то, что ты подумала! — визжит она. Тем более ты с ним разбежалась!
— Ты же видела, как мне было плохо, делала вид, что жалеешь, но решила добить при первой же возможности, — выплевываю я с горечью.
— Он сам подошел. Я сказала, что ты скоро приедешь. Он сказал: Кто? Ника? — Не знаю такую.
— И ты решила, что он и правда не знает, значит, можно его снять?
— Он мне давно нравится! Но куда мне до тебя, золотой девочки! Ты всегда бежишь впереди паровоза, считаешь себя достойнее всех! А вот и тебя обломали, Калинина. Что, плохо в один ряд со всеми?
— Мразь, — говорю уже без эмоций, перед глазами проносится два года дружбы. Понимаю, что дружба была в одни ворота, она все это время завидовала мне.
На деревянных ногах дохожу до машины, завожу и уезжаю. Слезы душат нещадно, пульс ускоряется до предела. Сворачиваю в какой-то переулок, глушу двигатель, падаю на руль и меня сносит шквал горьких, обжигающих слез.
Прорыдавшись до исступления, выезжаю на проспект, еду на медленной скорости, боюсь в таком состоянии попасть в аварию. Не могу сконцентрироваться, мыслям нет конца. С Дубровской все понятно, а Назар, почему он это сделал, если знал, что я приеду, назло? Чтобы ощутила все, что он тогда? Действительно ад… Неужели он чувствовал то же?
Она ему всегда не нравилась, всегда плохо о ней отзывался. Когда приходила в гости Стася, мог с нами поужинать или кофе выпить, даже с Антоном однажды приходили к нам. А Ульяну, обычно, обходил стороной, если видел, что она в гостях, поздоровается и уходит, либо в спальню, либо в кабинет.
Как это все вынести, как принять? Думала ли я, что моя жизнь даст такую трещину? Что я так обожгусь об него, что именно он причинит мне такие страдания.
Утро выдается тяжелым. Уснув с рассветом, еле разлепляю глаза. У меня болит все — голова, спина, каждая косточка в теле, а сильнее всего — душа.