Мой Сталинград
Шрифт:
– Это очень мало для нашего фронта, – обронил Чуянов.
– А ты у меня не один. У меня таких просителей много. Ну, раз на то пошло, запиши еще. В-четвертых, еще получите одну-две эскадрильи, за счет сверхплановых, сделанных на заводе. Сделают – получите, не сделают сверх плана, останетесь только при плановых. Всего хорошего!
А 12 декабря группа армий «Дон» под командованием Манштейна приступила к осуществлению операции с кодовым названием «Зимняя гроза». Цель – деблокировать окруженную группировку войск Паулюса. На участке нашей 29-й стрелковой дивизии это аукнулось так, что немцы не только отбивались с усилившимся ожесточением, но и активизировали свои действия и сами контратаковали, пытаясь вернуть себе Елхи. В этих боях, приспевших как бы неожиданно для нас, дивизия понесла опять большие потери. В те дни в моей тетрадке, наполовину заполненной немцем (у него, уже убитого, я и добыл ее для своего дневника), была сделана мною такая запись:
«Наступление наших войск продолжается. Но у нас тут задержка: враг жестоко огрызается. Мы понесли тяжелые потери. Убиты командир второго батальона Любич, его заместитель по политчасти Моисеев, заместитель командира первого батальона Смагин. Сообщают, что взяты пленные».
Наступление советских войск продолжалось, но лишь местами, и то с оглядкой. С юга вдоль железной дороги напирал Манштейн. Мы догадывались, что окруженные немецкие войска не будут сидеть сложа руки и ждать, когда их вызволят извне. Вероятность их активизации возрастала по мере продвижения танковых корпусов немецкого фельдмаршала, любившего и умевшего наступать. В сводках назывались пункты, где мы вели тяжелые оборонительные бои. Освобожденные во время нашего контрнаступления, они опять оказались в руках рвущегося на восток врага. Котельниково, Абганерово,
330 тысяч немцев (такая цифра оказалась в действительности, она на целую сотню тысяч превосходила ту, которая предполагалась ранее) находились в котле, а над нами самими нависла угроза ничуть не меньшая, чем над противником. Ободрившись, на нашем участке немцы вновь овладели Елхами, но, правда, ненадолго.
Манштейну оставалось пройти еще 30 километров, чтобы соединиться с 6-й армией Паулюса.
Со сжавшимся сердцем мы, стоявшие у Сталинграда, ждали развязки: не хотелось и думать, что же будет с нами потом. Потом, когда...
...Потом пришло спасение. Свежая армия генерала Родиона Малиновского, выдвинувшись скрытно под основание манштейновской группировки, заставила ее сначала застопорить свое продвижение, потом остановиться, а затем стремительно покатиться назад. Для окруженных это оборачивалось катастрофой, погибелью. А для нас – сигналом для возобновления натиска на врага, так и не дождавшегося освобождения. Сталин еще настойчивее требовал от представителей Ставки, Василевского и Воронова, скорейшей ликвидации окруженных: Верховному требовались войска, задействованные тут, на Волге. А число их было так велико, что артиллеристы, по мере сужения кольца, чуть ли не дрались из-за места, куда бы они могли втиснуться со своими батареями. Позднее я видел такой «бой» между своими за балкой Караватка, которою с ходу овладели пехотинцы, пересекли ее перед большим селом Песчанка и приготовились к последнему прыжку перед вступлением в предместья Сталинграда. Не по годам шустрый полковник Павлов Николай Николаевич (теперь я уже был в его батарее) носился, как Чапаев в Сломихинской, из конца в конец балки, шумно оспаривая у артиллеристов других дивизий право расположить свои гаубицы и 76-миллиметровки. Не во всех «сражениях» он одерживал победы, бывало, что и уступал другим, и тогда жалко и больно было на него смотреть. Он в самом деле рвал и метал, командируя проклятия в адрес победителей, несправедливо, как полагал Николай Николаевич, потеснивших его славных артиллеристов, в числе которых первым номером проходил у него, конечно же, Николай Савченко.
– Алексеев! Вы-то куда глядели с Киселевым, – имелся в виду командир штабной артиллерийской батареи, – куда, спрашиваю вас, глядели вы, когда прямо из-под вашего носа занимали лучшие позиции артиллеристы, которые нашим-то и в подметки не годятся, – они и стрелять-то не умеют!.. Эх вы, растяпы!
Подстегнутые своим командующим, я и Алеша Киселев, очень веселый и отлично знающий свое дело комбат, с которым мы в самый короткий срок подружились, вступали в яростную перепалку с «чужими» пушкарями. Но и наши усилия не увенчались успехом. Один лишь командир из дивизиона гвардейских минометов, знакомый мне по абганеровским боям, чуть подвинулся в сторонку со своими «катюшами», и то, скорее, из жалости к нам или просто по знакомству.
Перед Песчанкой мы оказались лишь тогда, когда Паулюс не принял предложение советского командования о капитуляции, и нашим войскам ничего не оставалось, как перейти к решительному штурму окруженных с тем, чтобы сначала расчленить, разрубить на две половинки всю группировку, а потом уж добить ее окончательно по частям. То была уже крайняя мера, и командованию Донского фронта очень хотелось ее избежать.
7 января 1943 года представитель Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии генерал-полковник Воронов вызвал к себе майора Смыслова и капитана Дятленко и поставил перед ними задачу доставить командующему окруженной под Сталинградом немецкой группировки генерал-полковнику Паулюсу ультиматум командования Красной Армии.
...Готовясь к написанию этой моей документальной вещи, я попросил сотрудников Подольского архива прислать мне некоторые документы, относящиеся к истории Сталинградской битвы. Среди них оказался рассказ капитана Н. Д. Дятленко, который был переводчиком в той парламентерской группе. Я нашел необходимым привести это свидетельство непосредственного участка волнующего события более чем полувековой давности. Пусть молодые мои соотечественники, отроки и отроковицы, постоянные, неизменные участники ночных тусовок в своих дискотеках, хотя бы мысленно поставят себя в положение человека, отправившегося в лютую стужу января 1943 года прямо в пасть зверя, хотя и смертельно раненного, но оттого еще более разъяренного. Обратите внимание на то, как спокойно, буднично, неторопливо ведет Дятленко свой рассказ:
«В ночь на 3.1.43 г., в сопровождении генерал-майора тов. Виноградова, мы направились в район „Б“ 0,5 км юго-восточнее разъезда 564, где мы должны были перейти линию фронта. На месте нам сообщили, что на участке, где готовится переход, с 8 часов звуковещательная станция передает текст, предупреждающий немцев о нашем приходе. При этом мы узнали, что немецкие солдаты, услышав передачу, стали ходить по переднему краю во весь рост, даже собираться в группы. С нашей стороны выстрелов не было, а со стороны немцев изредка производились отдельные выстрелы, причем на узком участке, предназначенном для нашего перехода, стрельбы совсем не было.
К 10 часам мы начали пробираться к переднему краю нашей обороны. Уже на пути в роту мы были обстреляны немецкими снайперами. В 10.00 у землянки командира роты нашим трубачом был дан первый сигнал, и мы с развернутым белым флагом направились к нашему последнему боевому охранению. Через минные поля нас провожали 2 сапера. В начале пути раздавались одиночные выстрелы неопределенного направления, но по мере приближения к нашему переднему краю снайперский обстрел заставил нас залечь за маленький бруствер, откуда мы продолжали давать сигналы трубой и флагом. Передний край немцев был не более как в 200 метрах от нас, и там видны были снайперские пары. Каждый раз, когда мы пытались подняться, охота за нами со стороны немецких снайперов усиливалась. Пули звенели, ударяясь о стоявшие рядом вагоны, а выставленная шапка была моментально пробита насквозь. Постепенно к снайперским выстрелам примешивались автоматные очереди, и наконец начался минометный обстрел из глубины расположения батальона. Мины ложились точно, и мы вынуждены были скрыться в землянку боевого охранения. Когда минометный обстрел прекратился, мы, следуя приказанию генерал-майора тов. Виноградова, отошли. Наша попытка перейти линию фронта продолжалась около 2-х часов.
Неудачу следует объяснить нежеланием германского командования принять парламентеров. Время от начала вещания до 10 часов было вполне достаточным, чтобы донести в штаб армии о готовящемся и получить ответ. Ответ минометным огнем из глубокого тыла на наши сигналы белым флагом и трубой свидетельствуют о том, что немецкие офицеры вплоть до командира батальона были осведомлены о происходящем.
На следующее утро, 9 января 1943 года, мы прибыли в хутор Платоновский, откуда предполагался переход линии фронта в районе Мариновки.
К 9.00 мы были в балке на расстоянии около 600 метров от Мариновки. Там нам сообщили, что звуковещательная станция начала работать с опозданием; динамик устанавливался при хорошей видимости со стороны противника и поэтому был помещен на расстоянии 600 метров от него, а слышимость на этот раз не превышала 200 метров. Снабженные белым флагом больших размеров (вдвое сложенная простыня), мы вышли из балки и направились к Мариновке. Сопровождал нас через минное поле командир роты участка обороны. В качестве трубача шел техник-интендант 1 ранга [34]тов. Сидоров. Время от времени трубач давал сигнал. Все, кроме командира роты, были одеты в маскхалаты. Ни с одной стороны не раздавалось ни одного выстрела. Мы шли не быстро, но и не останавливались, чтобы не создать впечатления растерянности. От наших окопов доносились звуки передачи, но слов разобрать было нельзя.
По мере приближения к немецкому переднему краю, мы замечали движения солдат, которые все смелее подымали головы. На расстоянии 70 метров от него мы остановились.
«Что вам нужно?» – спросили из окопа, очевидно, унтер-офицер. Мы ответили: «Мы представители русского командования и должны поговорить с вашим офицером». Унтер-офицер сказал: «Идемте к офицеру». Мы ответили: «Нет, мы сами не пойдем – он должен выйти и встретить нас». После этого унтер-офицер послал одного солдата в деревню, слышно было, как тот произнес слово «обер-лейтенант». С соседних блиндажей сходились солдаты и всей группой, около 10 человек,
Из группы вышел один солдат и несмело, называя себя офицером, стал подзывать нас к себе. Мы возразили: «Нет, должен выйти обер-лейтенант». После 10-минутного ожидания, во время которого мы давали сигналы, вышел обер-лейтенант и спросил: «Что вы хотите?» Мы сказали: «Мы являемся официальными представителями Командования Красной Армии и имеем пакет к вашему командованию, который мы должны вручить лично. Просим сопроводить нас».
Обер-лейтенант: «Хорошо, но вам надо завязать глаза».
Мы: «Подходите завязывайте».
Он: «Нет, идите сюда, мы тут завяжем».
Мы: «Хорошо, мы снимем маскхалаты и идем к вам. Будем ли мы приняты согласно международным правилам?»
Он: «Да. Маскхалаты можно снять здесь».
Мы двинулись вперед. Обер-лейтенант тоже выступил вперед и приложил руку к козырьку. Слева от него встал унтер-офицер и положил руку на пистолет. Мы подошли и доложили снова по-русски и по-немецки о цели нашего прихода. Обер-лейтенант пожелал увидеть пакет. Ему показали. Имя Паулюса повторялось немцами с уважением. Обер-лейтенант потребовал, чтобы сопровождающие нас близко не подходили, поэтому мы передали генералу (Виноградову. – М. А.) и командиру роты, чтобы они отошли к танку, стоявшему в 200 – 250 м от немцев.
Нам помогли снять маскхалаты, завязали глаза и под руки повели в Мариновку. По дороге обер-лейтенант спросил:
«Что в этом пакете написано? Чтобы мы сдавались?» – это было сказано с горькой усмешкой. Мы ответили: «Содержание пакета нам неизвестно, мы имеем задание только вручить его вашему командованию». Мы спросили офицеров, слышали ли они предупреждение о нашем приходе по звуковой установке. Ответ был отрицательным: они слышали только непонятные, хриплые звуки, а наше намерение поняли по белому флагу и сигналам трубой. При этом они рассказали нам, что за несколько дней до этого слышали выступление по радио Вилли Бределя, писателя из Гамбурга, который призывал переходить в плен к русским и своим именем гарантировал солдатам жизнь, хорошее обращение и возвращение на родину после войны. По словам обер-лейтенанта, солдаты только смеялись над этими словами. Он также поинтересовался, был ли сам Бредель здесь или это только запись на пластинке. Мы ответили: «Не знаем, мы с этим делом не связаны» [35]. Обер-лейтенант поинтересовался, как велик тот участок, на котором наши войска прекратили стрельбу. Подумав, что этим мы можем выдать стык наших дивизий, мы ответили, что точно не знаем, но, во всяком случае, на участке нашего перехода никаких провокаций с нашей стороны не будет. От ответа на вопрос, являемся ли мы штабными офицерами или командирами фронтовых частей, мы вежливо уклонились.
Нас завели в землянку и развязали глаза. В просторной землянке находилось около 15 солдат, которые спешно приводили в порядок помещение. Нас усадили у стола, и обер-лейтенант пообещал побыстрее сопроводить нас в штаб армии. Сам он то бегал к телефону, то снова участвовал в разговоре. Нас спросили: «вы от командования Донского фронта или...»
Мы ответили: «От Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии». Немцы заговорили с уважением: «Какая честь!» «И эта честь принимать представителей от Ставки Верховного Командования Красной Армии выпала на долю вашей части. Будет что записать вам в дневники», – добавили мы.
В настроении окружающих нас солдат и офицеров промелькнула надежда на какие-то переговоры, могущие облегчить их положение. Присутствовавший немецкий лейтенант спросил: «Каково ваше мнение: когда закончится эта война?» Мы ответили: «В данный момент мы не имеем права выражать свое мнение по этому вопросу». Все присутствовавшие заговорили о том, как хорошо было бы без войны в кругу своей семьи и т. д.
Нас попросили между собой не разговаривать, видимо, потому, что многие солдаты частично понимают русскую речь, но затем офицеры выслали солдат в соседние землянки, и продолжался непринужденный разговор. Речь шла, например, о Рождестве. Офицеров интересовали вопросы: праздновали ли мы Рождество, по новому или по старому стилю, сколько дней праздновали – три дня, как немцы, или нет, и выпили ли при этом. Мы ответили: «Часть людей праздновала, другие нет – по желанию. Старые люди празднуют по старому стилю, то есть 7 января, а молодые, как в Западной Европе, 25 декабря; без вина у нас праздников не бывает, а празднуют Рождество не три дня, а всю неделю до Нового года, затем празднуют Новый год и много других праздников, и, если учесть, что в это же время многие женятся, то русские – особенно крестьяне – празднуют всю зиму».
Затем произошел разговор по существу.
Обер-лейтенант спросил: «Вы хотите сдать пакет самому командующему 6-й армии или через доверенных офицеров?»
Мы ответили: «Нам приказано вручить пакет лично командующему или его заместителю».
Он: «А если другой человек назовется Паулюсом – вы ведь его лично не знаете?»
Мы: «Среди офицеров такого не бывает».
Он: «Когда вы намереваетесь вернуться обратно?»
Мы: «Сегодня».
Он: «Считаю сегодняшний день до 24.00?»
Мы: «Нет, во избежание недоразумений желательно возвратиться еще при дневном свете».
Он: «Не успеете, так как надо далеко ехать».
Мы: «Далеко не может быть, так как кольцо небольшого диаметра».
Он: «Да, но вам придется много идти пешком, так как дороги простреливаются русской артиллерией».
Мы: «Ничего – пройдем пешком. Указаний о прекращении огня на других участках не дано. Возможен даже такой случай, когда наша авиация будет бомбить саму Мариновку, но это не следует воспринимать как нарушение наших условий».
Все время нашего пребывания в землянке офицеры принимали меры, чтобы быстрее отправить нас в штаб армии. Сперва они обещали через пару минут вести нас, но затем сообщили, что за нами прибудут от начальства. Нам предложили сдать оружие, предупредив, что его будут нести сопровождавшие нас люди. Мы разрядили пистолеты и положили на стол. При этом произошел краткий разговор об оружии. Офицеры вынули свое. У лейтенанта оказался советский пистолет «ТТ» выпуска 1942 года.
После нашего двухчасового пребывания в землянке возвратившийся после очередного разговора по телефону обер-лейтенант объявил нам следующее:
«Мой начальник приказал мне вас дальше не сопровождать, проводить обратно, возвратить оружие и обеспечить безопасность возвращения к своим войскам».
Мы выразили недоумение: «Как это так – и адресат недалеко, а письмо вручить нельзя?» Но по тону объяснений обер-лейтенанта мы поняли, что в немецкой армии приказания отдаются один раз, и он больше не осмелится по нашему вопросу звонить к своему начальнику. Мы попросили дать нам письменный отказ в приеме пакета, но и этого обер-лейтенант сделать не мог.
Нам снова завязали глаза и под руки повели обратно. По дороге обер-лейтенант сказал: «Мы не ожидали этого наступления русских». Я спросил: «Как вы не знали, что русские будут наступать зимой?»
Он: «Мы-то знали об этом из опыта прошлой зимы, но таких масштабов и такого поворота дел не ожидали».
Из дальнейшего разговора я узнал, что обер-лейтенанту 24 года. Я выразил надежду на возможную встречу после войны, когда будет мир, но он грустно ответил: «Вряд ли... Не пройдет и месяца, как меня или вас убьют».
Я спросил его: «Почему вы говорите, что ваши солдаты смеются над словами Бределя?»
Он ответил: «В войне двух мировоззрений трудно убедить словами солдат противника» [36].
Нас вывели на место встречи, развязали глаза, возвратили оружие и попросили не оглядываться назад. Офицеры держали руки под козырек. Мы тоже приложили руку к головному убору и с развернутым белым флагом ушли к своим.
Капитан Дятленко».
Еще 21 января 1943 года, когда бои шли уже в центре города, когда всем немцам и, конечно, прежде всего, самому Паулюсу было ясно, что все подходит или уже подошло к концу, он издает приказ, наверняка удививший всех в его же собственном штабе.
«За последнее время, – говорилось в приказе, – русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией и с подчиненными ей частями... Мы все знаем, что грозит нам, если армия прекратит сопротивление. Большинство из нас ждет верная смерть: либо от вражеской пули, либо от голода или страданий в позорном сибирском плену. Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонить без ответа, а парламентеров прогонять огнем».
А попытки были. И как ни странно, с благословения самого Паулюса. Об этом сообщил советскому командованию захваченный в плен переводчик из его штаба. Вот что он рассказал:
«Начальник штаба 6-й армии генерал Шмидт вызвал меня и поручил перевести с немецкого на русский язык ответ на ультиматум советского командования от 9 января. Текст гласил:
«Генерал-полковнику Воронову или его заместителю. Командующий германской 6-й армии согласен начать с вами переговоры на основе ваших предложений от 9 января 1943 года. Мы просим приостановить враждебные действия 23 января 1943 года в 00 часов. 23 января в 10 часов мои парламентеры на двух машинах под белым флагом выедут к вам по дороге Гумрак-Конный, Котлубань.
Командующий 6-й армии...»